"Город Екатеринбург" Мамин-Сибиряк Д.Н.

(исторический очерк)

Город есть живой узел
разнообразных народных связей и
отношений; он на самом деле
является как бы сердцем той страны,
где возникает и вырастает.
                                                                      Забелин.

По народной примете, счастливые люди родятся в сорочке, и мы позволяем перенести это сравнение на Екатеринбург, который в ряду других русских городов занял, с первого дня своего появления на божий свет, совершенно исключительное место. Возникновение Екатеринбурга связано в нашей уральской летописи с именем первого русского историка В. Н. Татищева – этот последний выбрал и место для города, и служил для него как бы крестным отцом*. В пестрой среде русских городов Екатеринбург является действительно “живым узлом”, особенно по сравнению с другими городами, историческая роль которых, как сторожевых, военных или торговых пунктов, давно кончилась. Жизнь обошла их и создала свои новые “живые узлы”. Петровское время строило немного, но зато петровские города носят в себе совершенно своеобразный отпечаток, точно на них отразились гениальные замыслы великого царя-преобразователя. Екатеринбург является именно таким петровским детищем, окрещенным именем его любимой жены, хотя собственно городом Екатеринбург сделался в 1781 г., в царствование императрицы Екатерины II.
Рассматривая местность, занятую городом, мы поймем, что руководило его основателем. Средний Урал не отличается высотой, и на самом перевале почти встречаются две большие реки – Исеть и Чусовая. Вот в этом пункте Татищев и наметил будущий город, благо под руками был широкий и дешевый водяной путь. Петр I в своем письме Геннину, от 20 ноября 1723 года, говорит по поводу “совершения меднаго заводу”, что “то изрядно учинено, только надлежит того смотреть, дабы был водяной ход, как для привозу материалов на заводы, так и для отвозу сделанных вещей на заводах, чтоб без водяного ходу не учинилось дороговизны”. Были и другие причины, заставившие Татищева остановиться на этом пункте, тем более, что реками Бог не обидел наш Урал. Река Исеть, протекавшая сердцем тогдашней Башкирии, связывала собственно горнозаводскую область с благословенным Зауральем, этим золотым дном, где широко разлегались леса, пастбища и степной сибирский чернозем. Затем существовала еще одна причина, более временного характера, именно, Екатеринбург должен был служить оплотом против башкирских бунтов, время от времени вспыхивавших в Зауралье, как степной пожар.
Обстоятельства основания Екатеринбурга следовали в таком порядке. В 1720 г. Петр I послал на Урал артиллеpийского капитана В. Н. Татищева, которому было поручено временное заведование горнозаводскими делами. Тогда существовал Уктусский завод, основанный в 1704 г. на мелководной речке Уктуске. Татищев, приехав на Урал, сразу увидел все неудобства этого Уктусского завода, и в январе 1721 г., по указаниям уктусских мастеров, отыскал новое место для завода, именно то самое, где сейчас стоит Екатеринбург. В своем доношении в берг-коллегию, во главе которой тогда стоял известный чернокнижник граф Брюс, Татищев представил все выгоды нового, облюбованного им места, которое он сразу наметил горнозаводским центром. Так как ожидать ответа при тогдашних путях сообщения, было долго, то нетерпеливый Татищев сейчас же приступил к постройке нового завода, причем уже задавался широкими планами: провести через этот пункт главный сибирский тракт, проходивший тогда через Верхотурье, перевести сюда из Ирбита ярмарку, сосредоточить главное горное управление, основать первые школы, ввести новые производства и т. д. Но в мае 1721 года последовал от берг-коллегии отказ, и Татищев должен был приостановить работы. Последовала новая переписка, и на этот раз берг-коллегия изъявила, наконец, свое согласие. Для окончательного решения вопроса, быть или не быть новому заводу на р. Исети, послан был на Урал советник берг-коллегии Михаелис, который отнесся к затее Татищева подозрительно и не одобрил его начинания. Но Татищеву в это время было не до нового завода, потому что в свое короткое пребывание па Урале он успел поссориться с всесильным тогда заводчиком Ак. Ник. Демидовым и должен был отправиться для объяснений в Петербург. Это было в 1722 г. Чтобы разобрать ссору Татищева с Демидовым и привести в порядок горнозаводские дела, Петр I отправил на Урал устроителя Олонецких заводов генерала Геннина. Этот генерал был редким птенцом орлиного петровского гнезда – деятельный, преданный и в высшей степени честный. Прежде всего, он разобрал ссору Демидова с Татищевым, а затем осмотрел заводы и вполне одобрил план Татищева. Таким образом, судьба Екатеринбурга была решена. Весной 1723 года работа закипела: для постройки нового завода и крепости на р. Исети были вытребованы из Тобольска всякие мастера – плотники, столяры, кузнецы, слесаря, каменщики и целый полк солдат. Деньгами потребовалось 30 тыс. рублей, кроме того, на подмогу будущему заводу-крепости были приписаны пять ближайших крестьянских слобод – тогда вся эта местность принадлежала к Тобольскому уезду тогдашней Сибирской губернии. Так как мастеров было мало, то часть необходимых людей Геннин выписал из Олонецких заводов, а другую взял у Демидова.
Представьте себе совершенно пустынные берега р. Исети, покрытые лесом. Весной 1723 г. явились солдаты из Тобольска, крестьяне приписных слобод, нанятые мастера, и кругом все ожило, как по щучьему веленью в сказке. Ронили лес, готовили место под плотину, клали доменные печи, поднимали крепостной вал, ставили солдатские казармы и дома для начальства. В июне одних крестьян набралось здесь 1351 человек: 428 плотников, чернорабочих на лошадях 297 и пеших 626 человек, а в июле работало уже 1452 пеших, крестьян и 520 конных, да еще 960 солдат тобольского полка. Солдаты строили собственно земляной вал будущей крепости, бастионы, деревянные палисады и рогатки, копали крепостной ров, а для других работ употреблялись только за недостатком рабочих рук – так солдаты же помогали строить церковь, помещение для обер-бергамта (так названо было Генниным главное управление горными заводами) и офицерские квартиры. Больше всего Геннин торопился с плотиной, которую нужно было кончить до заморозков, поэтому с августа все рабочие – крестьяне и солдаты были сосредоточены на плотинной работе. Таким образом, благодаря отчаянным усилиям неутомимого генерала вчерне завод был готов через год и пущен в ход, а окончательная его постройка вместе с крепостью была завершена в 1726 г.
Насколько трудно было это предприятие, доказательство мы находим в одном письме Геннина к царю Петру, где он между прочим пишет: “И оным солдатам хотя жалованье дается каждый месяц, порядочно и безволокитно, також и провиант, однакож бежало ныне много на воровство на Волгу. И того ради я понужден был, по учиненному кригсрехту (военный суд), которые пойманы, перевесить, и тех, которые подговаривали бежать, и другия наказания учинить. И ежели не перестанут бегать, то и жесточе буду поступать…” Из этого явствует, что повешение “при совершении заводу” считалось сравнительно легким наказанием, да и говорит это тот самый Геннин, который при всяком удобном случае считал своим долгом замолвить словечко за “профоса”, как назывались тогда солдаты.
Наружный вид произведенной постройки был такой: центр составляла крепость в форме правильного четырехугольника, кругом которого впоследствии прилепилось разное обывательское жилье. Трои ворота вели внутрь этого кремля. Сравнительно, крепость занимала очень небольшую площадь. Земляные валы тянулись параллельно берегам р. Исети с севера на юг на расстоянии 358 саженей, а затем под прямым углом пересекали Исеть, что составляло 307 сажен. Северный вал крепости проходил там, где теперь стоит дом главного горного начальника, а южный у Каменного моста. Западный вал пересекал нынешний гостиный двор, восточный пролегал немного выше Вознесенского проспекта. Н. К. Чупин говорит, что в саду дома Фурман, на Вознесенском проспекте, он еще видел остатки этого крепостного вала. Вышиной вал был в сажень, шириной по верху 2 аршина. На валах помещалось 6 бастионов, а внутри крепости они были обнесены деревянным палисадом в l ³/₄ сажени высоты; восточная сторона крепости, открытая больше всего нападениям башкир, была укреплена палисадом на самом валу. Кроме того, сейчас за валом начинался широкий ров – 2 аршина глубины и 2 сажени по верху ширины; отступая 12 сажен от рва, шли деревянные рогатки. Внутренняя площадь крепости, разделенная р. Исетью, связывалась плотиной. Левый берег, где стояла церковь великомученицы Екатерины, назывался церковной стороной, а правый – торговой. Зимой, когда р. Исеть замерзала, по льду выставлялись рогатки, чтобы этим путем защитить естественные разрывы крепостных валов.
За этой внешней стороной дела стояло глубокое внутреннее содержание, и для нас особенно важно выяснить здесь то горячее участие, какое принимал в постройке нового завода-крепости сам царь Петр I. Урал вообще привлекал настойчивое внимание великого императора, предвидевшего своим гениальным умом историческую роль этого горного кряжа, единственного в свете по своим подземным сокровищам. Но нельзя не удивляться, что Петр, заваленный всеми государственными заботами, находил время не только интересоваться постройкой какого-то нового завода на р. Исети, но еще и вступал в собственноручную переписку с его строителями. Так Петр I пишет Геннину от 16 июля 1723 г. с корабля “Екатерина” у Рогервика: “Письма твои до нас дошли, по которым уведомились о состоянии новых медных и железных заводов, и за труды ваши вам благодарствуем. А что по се время на те ваши письма не ответствовали, и то случилось за нашими недосугами…” От 15 августа того же года из “Петербурха” Петр пишет Геннину: “Письмо твое, июня от 12 числа, купно с чертежом заводу новопостроенному и с подносом медным, через посланного от тебя адъютанта Шкадера, до нас дошло, и за доброе управление врученного тебе дела благодарствуем”. Желая, вероятно, угодить царю, Геннин задумал назвать новый завод-крепость в честь императрицы Екатеринбургом, о чем и писал ей. От 28 августа 1723 г. получен был Генниным собственноручный ответ императрицы, которая, между прочим, писала: “Что же вы писали, что построенный на Исете завод именовали, до указу, Екатеринбург, и оное також его величеству угодно. И мы вам как за исправление положенного на вас дела, так и за название во имя наше завода новостроенного благодарствуем”.
Так состоялось знаменательное крещение вновь построенного завода-крепости, который простой народ уже называл городом. По этому поводу Геннин писал в Тобольск: “Новую крепость, которая построена в Угорской провинции при р. Исети, и при ней заводы с разными фабриками и мануфактуры назвали Екатеринбург, для памяти в вечные роды и для вечной славы ее величества всемилостивейшей государыни императрицы. И ежели какие промемории надлежит вам присылать, то писать: в Катерин-бург, в Сибирский обер-бергамт”.
Этот сибирский обер-бергамт был переведен из Уктуса в новые заводы еще летом, “понеже”, как писал Геннин. “эти заводы в самой середке лежат”. Мазанковая церковь во имя великомученицы Екатерины была заложена 1 октября 1723 года, а 24 ноября того же года уже праздновались первые именины завода-крепости, причем палили с крепости из пушек и поили солдат-строителей казенным вином.

II

Крепость-завод, окрещенная Екатеринбургом, выросла на берегах р. Исети с сказочной быстротой. Грозно глядят с крепостных валов чугунные пушки, дымятся фабрики, а там, внутри крепости, уже золотой искоркой горит православный крест церковки-мазанки. Конечно, великих трудов стоило поставить в открытом и диком месте целый город, но главные заботы были впереди: нужно было стянуть сюда население, утвердить заводское производство, расширить торговлю и всякие промыслы. Честный генерал Геннин должен был позаботиться обо всем и обо всех…
В это время все крепостные и заводские постройки были кончены. Следующие фабрики были уже в действии: две доменных печи, две молотовые, три досчатых молота, укладная, стальная, железорезная, проволочная, пильная мельница и т. д. Но этого было мало: для вспоможения екатеринбургскому заводскому пруду Геннин в 1725 г. построил в двух верстах выше запасную плотину – так возник громадный Верх-Исетский пруд, имеющий в длину, 15 верст. Тут неутомимый Геннин через год построил новый завод цесаревны Анны, получивший в народе название “верхней плотины”, а впоследствии переименован в Верх-Исетский. В этом же году основан был в Екатеринбурге так называемый “платный двор”, на котором чеканилась четырехугольная монета – “платы”. Были рублевые платы, в полтинник, в четвертак, двадцатикопеечные, в гривенник, пять и одну копейку. Но этот платный двор существовал недолго и в 1727 г. был закрыт. Из обывательского жилья в 1725 г. в Екатеринбурге насчитывалось жилых домов 203 и 2 жилых балагана; большинство этих домов не имели ни дворов, ни огородов. Стекло в то время представляло недоступную роскошь, и вместо него вставлялась слюда, но при спешности постройки слюды не хватало, и даже здание сибирского обер-бергамта стояло с бумажными оконницами, как, вероятно, и обывательские дома. Скажем здесь кстати, что к концу управления Геннина (1734 г.) в Екатеринбурге насчитывалось 335 жилых домов – 107 внутри крепости и 228 за крепостным валом, где начинались слободы. На торговой стороне выросли два торговых бревенчатых “ряда”: казенный в 18 лавок и частный в 11. Кроме того, в черте крепости были устроены лаборатория, госпиталь, школа и даже казенная торговая баня. Из фабрик, кроме доменной, трех кричных и досчатых, особенного внимания заслуживают жестяная, проволочная, якорная и фабрика медной посуды. Приготовление жести в России было введено в первый раз, а потом совсем прекратилось, так что до последнего времени вся жесть получалась в Россию из-за границы.
Теперь переходим к тому, что жило в новом сказочном городке. Задолго до основания Екатеринбурга существовал Уктусский завод, а раньше его выросла на берегу озера Шарташа раскольничья слобода. Вот отсюда и явились первые переселенцы в новую крепость, тем более что Уктусский завод, за недостатком воды, принужден был сокращать свое заводское производство. Кроме того, мы уже говорили о тобольском полке, который переведен был для постройки Екатеринбурга и, по всей вероятности, остался здесь в качестве крепостного гарнизона. Солдатская служба тогда была чуть не пожизненной, пока человек держался на ногах. Но главный контингент населения составили те обнищалые и голутвенные людишки, которые в конце XVII и в начале XVIII вв. потянули из России на Урал и в Сибирь. Такая тяга на далекий восток существовала всегда, но в это время она особенно усилилась благодаря разным внутренним неурядицам, строгостям петровских времен и вообще непосильным тяготам. Видное место в этом движении народных масс принадлежит последователям старой веры, особенно в гонительные времена нижегородского епископа Питирима. Укажем, между прочим, на строгий указ относительно раскольников, изданный 16 июля 1722 г. сенатом совместно с синодом,– этот указ вызвал особенно сильное движение переселенцев в далекую восточную украйну. На Урал потаенными дорогами направились староверы из-под Москвы, из Тулы, из Выгорецких обителей, с р. Керженца – благодаря последней на Урале староверы получили название кержаков. Заводчики, особенно Демидовы, охотно принимали беглецов, и Невьянский завод является в уральской летописи одним из древнейших раскольничьих гнезд. Слобода Шарташ пользовалась не меньшей популярностью и, как говорит предание, здесь поселились еще бунтовавшие в Москве стрельцы. Одним словом, можно сказать наверно, что все заводское дело на Урале поставлено раскольничьими руками, а лучшие мастера были выписаны из Тулы и с Олонецких заводов, где старая вера процветала.
Геннин, отлично устроивший Олонецкие заводы, давно оценил значение этих гонимых людей, как прекрасной рабочей силы, и хлопотал за них, стараясь привлечь на заводы,– раскольники были отличными работниками, самыми надежными поставщиками всяких припасов и особенно были полезны по части приискания новых руд. Между прочим, Геннин особым письмом просил Петра I за Семена Денисова, родного брата известного расколоучителя, потому что этот Семен “в подъеме и сыску руд был годен и пред другими радетелен в заводской работе”. Очутившись на Урале, Геннину оставалось только воспользоваться той же рабочей силой, благо кругом гнездились раскольничьи поселки и слободы, что он и сделал. С самого основания Екатеринбурга мы встречаем уже знакомые фамилии Баландиных, Казанцевых, Савельевых, Рязановых, Толстиковых и т. д. Пользуясь этой живой силой, Геннин в то же время должен был уступать духу времени и “нещадно” преследовал староверов-совратителей. Это служило далеким отзвуком царской опалы на раскольников, замешанных в деле царевича Алексея. И вот Геннин шлет суровые указы, в которых за совращение в “суеверную обыкность” грозит кнутом, вырезываньем ноздрей и вечной каторгой, что и применяется на практике. Правда, таких случаев было немного, и административные грозы не помешали Екатеринбургу впоследствии, сделаться крупным раскольничьим центром.
Кроме этих основных элементов, из которых сложился фундамент будущего населения Екатеринбурга, явились другие этнографические “примазки”, выражаясь горнозаводским языком. Так, на Урал правительство ссылало много пленных шведов и поляков, которые заживались здесь и даже вступали в браки с русскими. Последнее обстоятельство вызывало неприятные курьезы. Так, шведов, женившихся на русских, приказано было “разженить” и этих шведских женок выдали замуж за русских. Поэтому Татищев усиленно хлопотал о дозволении пленным шведам жениться на русских и добился разрешения от синода; но эта льгота пришла немного поздно, именно, когда шведским пленникам позволено было вернуться на родину, чем они, конечно, и воспользовались, за небольшими исключениями.

III

Геннин и Татищев, являясь противоположными натурами, отличным образом дополняли друг друга. Геннин внес с собой прекрасное знание горного дела, неусыпное рвение и честность, а Татищев, уступая ему по части специальных знаний горнозаводского характера, обладал почти гениальной всесторонностью, чем был и сам Петр I, этот первообраз всех русских самоучек. Получивши образование “по артиллерии”, Татищев проявил в себе таланты прекрасного администратора, придворного, дипломата, ученого – одним словом, он с необыкновенной быстротой осваивался в каком угодно положении. Достаточно сказать, что он управлял монетной конторой в Москве, исполнял дипломатические поручения в Швеции, был церемониймейстером при дворе, строил заводы, усмирял башкирские бунты, служил астраханским губернатором и, несмотря на все это подавляющее разнообразие своих должностей, находил время затрачивать массу труда на составление первой русской истории, справедливая научная оценка которой сделана только в последнее время. Предмет нашей статьи заставляет нас рассматривать Татищева только как первого горного начальника на Урале, и мы переходим к этому. Геннин, недолюбливая покладистый характер Татищева, унаследовавшего со всеми талантами специальные недостатки московского боярства, отдавал ему надлежащее уважение, скажем больше – он подчинялся ему, где обстоятельства требовали широкого взгляда, общих соображений и смелой творческой руки.
Наметив место для будущего горнозаводского центра, Татищев сейчас же набросал широкий план его будущей деятельности. Прежде всего этот завод на р. Исети должен служить крепостью, затем, помимо специальной заводской деятельности, Татищев хлопотал о насаждении здесь разных побочных промыслов и ремесел, какие в будущем дали бы кусок хлеба тысячам рабочих рук: бумажной фабрики, стеклянного завода, ножевых фабрик, проволочного производства, часового мастерства и т. д. Эти мысли занимали Татищева еще в первый его приезд на Урал, когда Екатеринбург не существовал, и он их подробно изложил в официальных доношениях по своему начальству. Дело дошло до сената, который, рассматривая разные “докладные пункты” неугомонного артиллерийского капитана, между прочим, постановил: “Об учинении фабрики, где бы ножи складные и столовые, ножницы, бритвы и тому подобный железныя мелочи, к тому обучалось бы крестьянство и могло бы работать для своей и государственной пользы, в том поступать, как ему, Татищеву, указом его императорского величества чинить поведено”. Выражаясь нашим языком, Татищев заботился о развитии кустарных крестьянских промыслов, что впоследствии на Урале было заторможено запрещением на Урале огнедействующих заведений. Великий птенец гнезда Петрова, если бы поднялся из земли, увидел бы, что лучшая половина его планов и начертаний остается невыполненной даже сейчас, а другая на краю гибели…
Но самое видное и характерное место в деятельности Татищева занимают его заботы о развитии народного образования,– в этом вы видите тогдашнего “всего человека”, отразившего в себе могучие идеалы великого царя-работника. Татищев явился на Урал уже с готовым планом и в короткий срок (1 ¹/₂ года) своего первого пребывания успел основать ряд школ: словесную и арифметическую в Уктусе, в Кунгуре арифметическую, в Алапаевске словесную. Интересен наказ, составленный Татищевым тогда же для строившегося Екатеринбурга. Считаем своей обязанностью привести дословно несколько пунктов этого исторического документа: первый пункт говорит о постройке 2 больших изб в Екатеринбурге для будущих школ; второй – “собрать со всех заводов детей церковных и приказных служителей, мастерских, подмастерских и всех заводских жителей и обучать их читать, писать, арифметике, геометрии и черчению; по желанию родителей принимать в школу и детей лиц других сословий”; пункт третий – “на прочих заводах обучать только словесно (т. е. чтению и письму), а для обучения арифметике и геометрии посылать в Екатеринбург”; седьмой – “ежели который ученик от лености не хочет и в школу ходить не будет, за оное брать с родителей или хозяев их, у кого они (ученики) живут, за первый день одну, за другой две, за третий и больше по три копейки и оныя деньги делить ученикам”; восьмой – “учителям быть: словесного – церковным дьячкам и дьяконам, арифметики и геометрии – особому учителю… А ученикам, которые убогие, и отцы их работают поденщиною или годовое жалованье имеют меньше 12 рублев, также которые взяты будут с других заводов и из слобод, пономарские и дьячковы, молодых (младших по службе) подьячих и прочих нижайших дети, оным давать хлеба против солдата, да по прошествии года рубль на платье…”; девятый – “когда которые возрастные обучатся геометрии, оных немедленно определить в работы… и у тех работ быть им после обеда, а до обеда ходить в школу, доколе окончают науку”. Чтобы в достаточной мере оценить размеры этих материальных затрат на народное образование, приведем тогдашние цены предметов первой необходимости: пуд ржаной муки стоил 6–7 коп., воз сена 11 коп., рабочая лошадь 2 р. 50 к. и т. д. Плата поденщику равнялась 3 копейкам. Всех параграфов о школах было 23, и Татищев, между прочим, приводит интересный мотив особенного желания утвердить науку, именно, пункт девятый говорит: “Понеже есть обычай подьячим детей своих обучать своему делу, которое состоит токмо уметь читать и писать, а наипаче от юности коварства знать, которыя, по их мнению, великое искусство, и ведая, что другия вольныя науки большую пользу им и отечеству принести могут, оными гнушаются и не прилежат; того ради отрешить им сие намерение. Тако в подьячие никого не допущать, который чисто и слагательно писать не умеет. Наипаче же и таких, который ко лжи, краже, злобе и неправде склонен, весьма не допущать, но обучать ремеслам другим”. Этот наказ Татищева не остался простым звуком, и в 1724 г. в Екатеринбурге были уже открыты обе школы: словесная и арифметическая. По определению Геннина, в 1726 г. ведено ученикам, отцы которых получают жалованья меньше 30 р. в год, давать на платье по 2 руб. и провианта l ¹/₂ пуда в месяц; таких полупансионеров иметь 100 человек. Это было уже громадным пособием, и даже наше время может позавидовать тогдашнему просветительному гуманизму. По словам Н. К. Чупина, Татищев, уезжая из Екатеринбурга в 1737 г., подарил свою библиотеку горной школе,– эта библиотека и посейчас в Екатеринбурге, но у кого – мы не могли добраться.
Одна уже эта просветительная миссия доставила бы Татищеву вечную память на Урале. Но ему приходилось делать десять дел зараз, и везде он являлся на высоте своего призвания. Заботясь о наивящем развитии “заводского плода”, насаждая грамотность и покровительствуя “руками по возможности применяться о искусстве ремесла”, Татищев не забывал, как мы уже говорили, ни торговли, ни путей сообщения, ни бунтовавшей башкирской орды. Особенно тормозило ход дела отсутствие удобных путей сообщения и то обстоятельство, что тогдашний сибирский тракт проходил через Верхотурье. Чтобы отправить письмо в Петербург, нужно было послать его сначала в Тобольск, а отсюда почта раз в месяц “ходила” через Верхотурье и Вятку в столицы – это было настоящее хождение грешной души по мукам, и неудивительно, что самый строгий указ или промемория делала этот конец чуть не в полгода, если не посылалась экстренно с “фурьером”. Татищеву на время удалось повернуть тракт на Екатеринбург. Охранение от истребления лесов, пожара, эпидемии – все входило в круг деятельности Татищева, и он везде успевал явиться вовремя.
Конечно, главные заботы сосредоточивались на горном управлении, и можно сказать без преувеличения, что на Урале Татищев создал все дело. До него не существовало никаких правил или определенной системы, и Татищеву пришлось начать постройку с фундамента, так что здесь он является уже в роли законодателя. Ему же приходилось быть и верховным судьей. Нужно было, вообще, нечеловеческую энергию, чтобы зараз воевать с глухим противодействием тогдашних подьячих, с косневшим в невежестве духовенством, безграмотностью и всеобщим беспорядком. А тут еще изволь усмирять башкирские бунты, где Татищеву зараз пришлось быть и полководцем, и военным судьей, и дипломатом. Так, в 1735 г. вспыхнул башкирский бунт по поводу постройки гор. Оренбурга, и Татищев должен был во главе своего горного войска выступить в настоящий поход<…>
Значение Екатеринбурга как крепости дало себя почувствовать во время башкирских бунтов, когда башкиры доходили до Арамили, а особенно во время пугачевщины. Положим, сам Екатеринбург не подвергался нападениям, но он служил прекрасным опорным пунктом, оправдывая на деле стратегические планы Татищева, как создателя этой крепости. Линия башкирских владений начиналась за озером Щелкуном, а русских селений тогда было еще так мало.
Относительно времени управления Екатеринбургом мы уже говорили, что Татищев в первый свой приезд оставался на Урале всего 1 ^1/₂ года. Его место занял Геннин и прожил в Екатеринбурге с 1723 по 1734 год. По указу императрицы Анны Ивановны 10 февраля 1734 г., главным командиром уральских, сибирских и казанских горных заводов был назначен опять Татищев, явившийся нa Урал с такими полномочиями, какими не пользовался после него ни один горный начальник. В Екатеринбурге он оставался до 1738 года.
По части ученых путешественников Екатеринбургу посчастливило с самого его основания. Первым по счету был датский капитан Беринг, проезжавший через Екатеринбург в 1733 г. в свою экспедицию для проверки открытого им пролива, отделяющего Сибирь от Северной Америки; этот пролив получил его имя. В том же году явились академики Гмелин, Миллер и Делиль. Конечно, они встретили самый радушный прием у Геннина и зажились довольно долго. В своих путевых записках Гмелин описывает довольно подробно тогдашний Екатеринбург: “Город правильно выстроен; дома на немецкий образец… Нет в нем ни одного дома, который бы не был построен на императорский счет. Тут я видел, что возможно без побоев удержать людей, против их воли, от пьянства. Именно здесь ни в какое другое время водка не продается, кроме как по воскресеньям после полудня. Но чтобы не дать никакого случая нарушить святость праздника, то позволено давать каждому лишь такое количество вина, от которого нельзя напиться пьяным”. Нельзя не подивиться мудрой предусмотрительности Геннина, и остается пожелать, чтобы этот опыт в борьбе с пьянством послужил примером и нашему времени.

IV

Роль Екатеринбурга, как горного центра на Урале, определилась совершенно ясно с первых шагов его существования. Мы остановились на этом времени с особенным вниманием, чтобы фактически представить всю новизну этого “живого узла”, завязанного на Урале могучей рукой Петра I. В самом деле, Екатеринбург, не будучи еще городом, играл видную роль, как средоточие горнозаводской администрации громадной площади – от него зависели нынешние губернии: Пермская, Оренбургская, Уфимская, Вятская, Казанская и вся Сибирь.
Нужно сказать, что Урал начал все более и более обращать на себя внимание деятельных людей, не любивших, где лежит плохо. Пример, сказочных богатств Демидова разлакомил многих, и еще при жизни Петра делались разные подходы, чтобы вырвать свою долю. Так, тот же Татищев представлял Петру особый проект промышленной компании на необыкновенно льготных условиях, причем, между прочим, выговаривал “для лучшего размножения и охоты других ко вступлению в оную компанию позволить горным начальникам участие иметь”. Дело шло о казенных медных рудниках на р. Полевой, причем предполагалось устроить все в лучшем виде: приписать к будущим заводам казенных крестьян, освободить компанию от всяких казенных пошлин, выдавать ей денежные пособия, ссуды без процентов и т. д. Татищев ссылался на примеры таких компаний в других государствах и, между прочим, указывал на Саксонию. Петр выслушал докладную записку в сенате и тремя словами разрушил все хитросплетение: “Саксонский манир отставить”. Так эта затея и не удалась, как не удавалась она и потом, пока живы были традиции петровского времени. Но зато ловкие и оборотистые люди вознаградили себя с лихвой потом, и в этой беспримерной игре хищничества Екатеринбургу досталась самая жалкая роль: это петровское гнездо сохранило свою самостоятельность только каким-то чудом. В 1739 году, когда при Анне Ивановне был издан берг-регламент, произошел резкий поворот в горных делах – до этого года горнозаводское дело носило казенный характер, с исключительными привилегиями таким счастливцам, как Строгановы или Демидовы, а с него вплоть до горного положения Александра I, изданного в 1802 г., начинается эпоха развития частных владельческих заводов. Достаточно сказать, что в одно десятилетие, 1753–1763 гг., на Урале было выстроено 68 частных заводов…
Можно подумать, что мы предупредили промышленные чудеса Америки, но все дело было гораздо проще. Петра не было. В Петербурге царил Бирон. Он вызвал из Саксонии некоего барона Шемберга, носившего титул обер-берг-гауптмана. Когда вместо петровской берг-коллегии был учрежден генерал-берг-директориум, Шемберг назначен был Бироном в генерал-берг-директоры. В 1738 году это бюрократическое учреждение решило “для интересу ея величества” раздать казенные заводы частным лицам. Результаты “саксонского манира” сейчас же обозначились. Шемберг первый захватил в свои саксонские руки все Гороблагодатские заводы и Лапландские рудники, приписал к ним еще 3000 крестьян, забрал казенную ссуду в 50000 руб., прихватил по пути – за здорово живешь – 570000 пудов казенного железа, содержал всю заводскую администрацию на казенный счет – одним словом, немец развернулся. Но когда пал Бирон – исчез и Шемберг: его просто выгнали за границу, а заводы отобрали в казну. Но “саксонский манир” все-таки остался. Через десять лет Гороблагодатские заводы перешли в руки другого временщика, гр. П. И. Шувалова. Это было в 1754 г. Брат П. И. Шувалова Алекс. Ив. получил заводы в Калужской губернии. Не дремали и другие знатные персоны: гр. Чернышев выхлопотал себе Юговские заводы, гр. М. Л. Воронцов – Ягошихинский, Пермский и Мотовилихинский, его брат гр. Р. Л. Воронцов получил Верх-Исетский и т. д. У казны остались всего два завода на Урале: Екатеринбург и Каменский, уцелевшие каким-то чудом. Конечно, все эти персоны никогда не бывали на Урале и, забравши под заводы в казне знатные деньги, постарались ликвидировать свои дела. А на смену им явились ловкие партикулярные люди-толстосумы, как Турчанинов и особенно Яковлев, бывший откупщик, которые и скупили себе заводы за бесценок у замотавшихся вельмож. Для нас важно то, что в этой крупной истории Екатеринбург все-таки устоял и сохранил за собой значение горнозаводского центра. Он не только существовал, но и развивался. Так, в Екатеринбурге основан был монетный двор; в нем с 1735 г. по 1766 г. выбито медной монеты на 16 мил. руб. Наш монетный курс тогда носил слишком произвольный характер, и только с 1728 г. последовала первая мера к его упорядочению. При покупке внутри государства ценность золотника серебра назначена в 18 к., а золота в 2 р. 45 к. Медная монета ходила в разных формах: были слитки меди в 1 рубль и в 50 коп. В таком рублевом слитке было 4 фунта веса, а в полтинном 2 фун.; посредине слитка выбивалась его цена, по углам герб. Из пуда меди выделывалось таким образом десять рублей, но монетный двор в Екатеринбурге не производил этой необыкновенной монеты. Затем утвердилось каменное ремесло. Мы уже говорили выше, что первым гранильным мастером был поручик Реф, присланный в Екатеринбург из Швеции в 1726 г. Он обязан был разыскать “самоцветы” и учить русских учеников каменнорезному и гранильному делу. Делались мелкие вещи, главным образом из горного хрусталя. В 1738 г. был прислан каменных дел мастер Рейнер, который занялся обработкой уральских мраморов. Через десять лет его сменил русский механик Бахирез, который устроил “шлифовальныя мельницы”, а в 1751 г. из Петербурга был прислан шихтмейстер Сугоров. Весной 1765 г. организовалось под заведыванием генерал-майора Дапненберга “особое начальство”, которое занялось гранильными делами. Были выписаны из Италии мастера, начались разведки месторождений, известных еще раньше, как слобода Мурзинка, в которой крестьянин Тумашев в 1667 г. нашел 3 топаза, 3 камня “с лаповыми искрами” и 2 изумруда. Горнощитский мрамор и малахит из знаменитого Гумешевского медного рудника были тоже известны. От этих итальянцев на Урале осталось название раух-топазов “тальяшками”, а раньше они назывались “смольяками”. Таким образом, было положено основание гранильного промысла в Екатеринбурге, этом городе цветных камней, каким его знает сейчас вся Россия.
Около этого же времени была открыта в первый раз на Урале и “золотая руда”, принесшая и приносящая нам много напрасных слез. Еще Геродот рассказывал баснословие о грифах (львы с орлиными крыльями и клювом), которые на севере Рифейских гор стерегли золото – из этого можно заключить с некоторой достоверностью, что хитрые и пронырливые греки знали о существовании нашего уральского золота задолго до рождения Христова. Открыто же оно на Урале в верховьях рек Пышмы и Исети крестьянином Ерофеем Марковым только в 1745 г. Это был раскольник Московского уезда, поселившийся в Шарташе. В мае 1745 г. Марков, разыскивая “тумпасы” (горный хрусталь), нашел кварн, с вкрапленным в него золотом. Эту находку Марков понес в Екатеринбург к серебреннику Дмитриеву, который и определил, что в камне настоящее золото. Марков сейчас же представил находку и выплавленные Дмитриевым ¹/₄ зол. золота в заводскую канцелярию в Екатеринбурге. Можно себе представить переполох, произведенный этим открытием. На место открытия прежде всего немедленно был командирован асессор горной канцелярии Порошин, который, при помощи горных служителей и работников, должен был проверить Маркова. Разведка, произведенная сначала штейгером Войделем, а потом другим штейгером Маке, не дала ничего; на указанном Марковым месте не оказалось золота. Осенью другой асессор горной канцелярии Юдин тоже искал первую на Урале золотую руду и тоже ничего не нашел, кроме “глины и пустаго камня”. Горная канцелярия решила, что Марков обманывает ее и просто скрывает открытое месторождение, а посему предписала ему в течение двух недель “подлинно объявить о тех местах, а буде этого не учинит, то с ним поступлено будет другим образом, по силе указов”. Марков подумал две недели и заявил то же, что и раньше, “и то утвердил под смертною казнию”, как говорит канцелярский протокол. Канцелярия решила отдать Маркова впредь до указа на поруки “и при том объявить ему, чтобы он для совершенного оправдания приискивал руды”, Только в мае 1747 г. пробирный мастер Рюмин, произведя новую пробу над песком и глиной из шурфов Маркова, открыл в них присутствие золота, и на их месте были поставлены правильные работы под руководством асессора Райзера. Берг-гауер Блес определил содержание золота в 13 золотников на 100 пудов породы. В 1748 г. была заложена первая шахта, названная “Шарташским рудником”. Золото добывалось плавкой руды, и до июля 1749 г. было получено золота всего 21 ⁷/_1l золотника. Руду возили в Уктусский завод, там ее толкли и промывали, а в 1753–54 годах был построен, наконец, золотопромывальный Березовский завод. Несмотря на самые допотопные способы обработки, добыча золота быстро возрастала: с 1758 г. стали добывать ежегодно более пуда, в 1776 г. добыто 5 пудов 13 фунтов, в 1780 г. 6 пудов 16 фунтов.
Обращаясь к Екатеринбургу, мы видим, что его рост и увеличение населения подвигаются вперед крайне медленно. По третьей переписи, произведенной в 1761–64 гг. (первая петровская перепись происходила в 1721 г., вторая в 1742–47 гг.), увеличение жителей в нем оказалось очень незначительное (так называемая “солнцевская опись”, потому что производил ее на Урале князь Солнцев-Засекин), причем, по словам известного сибирского историка П. А. Словцова, треть населения составляли раскольники. Такой медленный рост вполне объясняется тем тяжелым временем, когда все живые силы отвлекались на частные заводы, выраставшие как грибы, а горный казенный центр оставался в стороне и, если не попал в частные руки, то, вероятно, только потому, что здесь была крепость. Сибирский тракт, о котором так хлопотал Татищев, по строгому указу 1739 г. опять был поворочен на Верхотурье, где сохранялась внутренняя таможня – это опять-таки умаляло значение нового городка. В Екатеринбурге тоже существовало таможенное комиссарство. По таможенному тарифу 1761 г. запрещены были к привозу: ревень, табак, “шар”, канифоль, скапидар, медные пятикопеечники и полушки, мишура и ядовитые вещества; не допускался вывоз: драгоценных металлов, соболей, чернобурых лисиц, пороха, свинца, поташа и льняной пряжи.
Известный путешественник по Сибири аббат Шапп был в Екатеринбурге в 1761 г. и нашел, по словам Словцова, что “застенчивость сибирская, особенно в женском поле, скрывавшемся от мужчин, здесь сменилась… людкостью”, т. е. оживленной общественной жизнью. Эта “людкость” объясняется тем, что здесь, во-первых, сосредоточивался крепостной гарнизон (кажется, 3 горных роты, а всего около 400 солдат) с своими офицерами, а главным образом горная канцелярия с ее асессорами, комиссарами, бергмейстерами и мелкими горными чинами – большинство горных людей были иностранцы, принесшие сюда зачатки общественной жизни. Кроме того, здесь же временно проживали богатые заводчики, их приказчики и поверенные. Подлость, как называли в то время простой народ, состояла из мастеров и рабочих монетного двора, гранильной фабрики и разного другого заводского действия, а потом следовали мелкие торгаши, ремесленники и уже окончательная “подлость” в лице поденщиков и черноделов. Военная закваска передалась здесь вообще всему складу жизни, и казенная заводская работа имела характер воинской повинности, да и совершалась она “против солдата”. Мы можем сказать, что вообще все горное казенное дело имело строго военный характер и в таком виде дошло до 19 февраля, и Екатеринбург в течение 140 лет представлял собой центр этого беспримерного экономического явления, пред которым блекнут даже военные поселения Аракчеева. Недаром в уме простого русского человека понятие о всякой горной и заводской работе неразрывно соединялось с понятием о каторге – это и была каторга с нещадным “битьем батоги и плети” и со всяким другим “пристрастием”.
В начале семидесятых годов Екатеринбург посетили академики Фальк и Лепехин, которые, между прочим, оставили интересные цифровые данные. По Фальку, в 1772 г. в Екатеринбурге “для производства казенных дел” находилось 33 горных чиновника, 199 канцелярских служителей и 1923 горных и заводских людей. Каменных казенных домов было 5 и 11 деревянных, обывательских деревянных 1401; все лавки были деревянные. По ревизии 1763 г., купцов и ремесленников считалось 390 человек; православных в городе 3627 мужского пола и 3327 женского, 1192 раскольника и до 100 протестантов. Пуд ржаной муки стоил 13 копеек, пшеница 20 к., ячмень 12 к., ячные крупы 27 к., овес 14 к., говядина пуд 40–50 к., масло коровье 1 р. 80 к. и т. д. Лепехин число купечества поднимает до 1370 человек, но эта цифра, как и цифры Фалька, требует еще проверки. У Лепехина приводятся размеры заработной платы того времени и жалованья чиновникам. Коллежский советник, заведывавший экспедиционной конторой, получал годового жалованья 515 р. 40 к., надворный советник 431 р. 40 к., секретарь (он же и камерир) 250 р., канцеляристы по 100 р., копиисты по 36 р.; офицер-казначей, кроме офицерского жалованья, 80 р., бухгалтер 100 р. и счетчики по 20 р. На монетном дворе мастер получал 60 р. в год, подмастерье 30 р., работники по 24 р.; слесаря от 24 до 30 лучшие, а обыкновенные рабочие 15–18 р.; кузнечный мастер получал 48 р., подмастерье 30 р., кузнецы по 24 р., а простые работники и молотобойцы 15–18 р.; плотинный мастер получал 36 р., плотники от 12 р. до 24 р., сторожа по 16 р., углежоги по 1 копейке с короба. Для вспомогательных работ к Екатеринбургу было приписано 5476 государственных крестьян, из которых 120 человек по-месячно работали на фабриках; к золотым рудникам было приписано 6428 крестьян, не считая рабочих других “званий” – каторжных, рекрутов и горных людей. Заметив, что всеми этими работными людьми добывается золота около 5 пудов в год, Лепехин говорит, что золотые промыслы вообще “не весьма важны”.
Приписанные к казенным заводам крестьяне роптали, жаловались и, не стерпя заводской муки, разбегались. Вообще положение было тревожное, и еще до пугачевщины происходили в заводском населении смуты и волнения. По свидетельству ученых путешественников Палласа и Лепехина, положение этих крестьян было самое жалкое. Когда в начале семидесятых годов в Южном Урале разразилась пугачевщина, Екатеринбург принял оборонительное положение. Командиром екатеринбургской горной канцелярии был полковник Бибиков, который и постарался поднять на ноги все свое горное воинство, всех этих шихтмейстеров, гиттенфервальтеров, берггешворенов и т. д. Самое деятельное участие в борьбе с пугачевщиной на заводах принял асессор горной канцелярии М. И. Башмаков,– его могила и сейчас сохранилась у левого придела Екатерининского собора, а на чугунной надгробной плите любопытные могут прочесть эпитафию старинного горного чиновника. Заводам грозила серьезная опасность, так что, например, Сысертский завод превратился зимой 1773–74 г. во временную крепость с валом, рвами, рогатками и деревянным кремлем. Владелец этого завода, титулярный советник Турчанинов, жил в Екатеринбурге и отсюда деятельно руководил обороной. По дороге от Щелкуна двигались уже толпы бунтовщиков к Екатеринбургу, но они потерпели поражение у Сысерти. За свою энергичную деятельность Турчанинов получил потомственное дворянство.
Но эта грозная туча прошла стороной, может быть, потому, что Екатеринбург представлял из себя неприступную твердыню. Пугачевщиной и заканчивается значение Екатеринбурга, как крепости, хотя он оставался на военном положении до освобождения крестьян, именно как казенный горный центр.

V

При Екатерине II вся Россия была разделена на 19 генерал-губернаторств, подразделенных на 40 наместничеств. В 1781 г. образовалось Пермское наместничество. Оно распадалось на две области; Приуральскую, или собственно Пермскую, и Зауральскую. От распавшейся Сибирской губернии Екатеринбург перешел в Пермское наместничество и был возведен в звание провинциального или областного города. Тогда же был утвержден герб Екатеринбурга: в зеленом поле серебряная плавильная печь и рудокопная шахта. Конечно, появились городской магистрат, ратуша и целый ряд разных других “градских” учреждений, как земский, уездный, сиротский и словесный суды, “градская полиция”, “тюремный острог” и т. д. Выиграв как общий административный пункт, Екатеринбург проиграл в качестве горного центра, потому что все дела, касавшиеся горных заводов, были переданы в ведение казенной палаты в Перми. При этой палате организовалась специальная горная экспедиция. Так продолжалось до преобразования при Павле I наместничеств в губернии, и только в 1797 г. в Екатеринбурге опять открылась канцелярия главного правления заводов, не зависевшая от казенной палаты, а в 1802 г. эта канцелярия преобразовалась в самостоятельное горное управление, которое дошло с разными изменениями до наших дней. Отметим здесь одну важную особенность Екатеринбурга, как города, именно то, что, не в пример другим российским городам, он оставался без городничего – его роль заменял главный горный начальник. Впоследствии, когда водворилась так называемая “шестигласная дума”, утверждение градского головы зависело от того же горного начальника, хотя в служебном отношении городской голова и был подчинен на общих основаниях губернской палате. Эта двойственность служила источником многих затруднений, и екатеринбургские головы должны были гнуться “семо и овамо”.
Город распланировался в форме продолговатого четырехугольника, причем упраздненная крепость очутилась внутри. По новому плану считалось 335 кварталов, из которых было застроено вновь 52 квартала. Улицы были разбиты по всем правилам городского благоустройства. Всех улиц насчитывалось 31, а именно: Проспективная (Главный проспект), Береговая, Столовая, Ординарная, Ломаевская, Коробковская, Холодная, Отресиха, Дубровинская, Уктусская, Косой порядок, Проломная, Волчий порядок, Заячий порядок, Соборная, две Наземки, Большая и Малая, две Разгуляевских и т. д. “В рассуждении благочиния” город делился на две части. К городу приграничен выгон в 5284 десятины и 1475 кв. сажен. Что касается “знатнейших публичных зданий”, то из них, прежде всего, обращали на себя внимание 5 каменных церквей, железный завод с фабриками молотовой, резной, плющильной, укладной и стальной, медеплавильная фабрика, монетный двор (два каменных корпуса и каменный дом монетной экспедиции), золотопромывальная фабрика, горная экспедиция мраморной ломки и прииска цветных камней, полковая гауптвахта, уездное казначейство, почтовая контора, городовой магистрат, городская дума, сиротский и словесный суды, винный “магазин”, пороховой подвал, архив, арсенал, 2 училища, богадельня, гостиный двор (14 каменных лавок), 3 харчевни и т. д. Все эти учреждения помещались в каменных зданиях, да кроме них было еще 18 каменных обывательских домов. Остальные постройки все деревянные: судейский дом, горная аптека, городская полиция с уездным и нижним земским судом, два госпиталя, 102 лавки, 2 харчевни и 1837 частных обывательских домов.
Количество жителей – берем цифры из “Хозяйственного описания Пермской губернии” Н. С. Попова – мы можем привести только приблизительно, потому что тогдашние статистики “брали на приклад” один мужеск пол, а бабы в счет не шли. Не считая военных, горных и штатских чиновников, в Екатеринбурге жителей мужского пола было 3892 человека: мещан 1416, мастеровых при монетном дворе 848, на других фабриках 883, приписных к заводам крестьян, имеющих в городе свои дома,– 99, дворовых 199 и 1 казенный крестьянин, священно- и церковнослужителей с детьми 40 человек (при них женска пола 60), купцов 2-й гильдии 25, 3-й гильдии 341 (при обеих гильдиях женска пола 511), чиновников, не состоящих на службе, 40 человек. Кроме того, в Екатеринбурге стоял особый “мушкатерский полк”, в состав которого входили: 3 штаб-офицера, 28 обер-офицеров, 60 унтер-офицеров, 38 музыкантов, 864 рядовых и 163 нестроевых. При полке считалось 230 жен, детей мужеска пола 97 и женска 69, – всего мужчин, женщин и детей 1553 души. К этому остается прибавить еще “штатную команду”: 1 обер-офицер, 4 унтер-офицера, 23 рядовых и 1 барабанщик. Была еще монетная рота, состав которой нам неизвестен. Собственно горное начальство распадалось на два департамента; в одном, заведовавшем казенными заводами, находились два члена, казначей и т. д., а в другом, заведовавшем частными заводами,– 3 члена; при монетной экспедиции 2 члена и 2 члена при экспедиции мраморной ломки. Низшее горное начальство неизвестно, как и состав специальной горной команды,– Н. С. Попов в своей книге говорит, что “не доставлено от них нужных для того сведений”. В общем можно сказать, что население тогдашнего Екатеринбурга состояло из 8–10 тысяч, что говорит уже за быстрое процветание новоустроенного города. Кстати, городских обывателей, плативших подать, насчитывалось всего 1982 человека.
По роду занятий городские обыватели делились на гильдейских купцов, цеховых мастеров и остальных рукомесленников, занимавшихся разным мастерством у себя на дому; последние, по новейшей терминологии, составляли класс тогдашних кустарей. Вот перечень цеховых мастеров: живописного и иконописного цеха 3 мастера, серебряного и золотого 15, портного и шапочного 9, сапожного 30, гранильного 9, каменной клажи 9, набивного по холсту 11, пряничного 18, шляпного 3, кузнечного 4, часового 1, “парикмахер” 1, резчиков по дереву и столяров 4, делающих роговые гребни 4, плотников 10, кожевников 8, маслеников 5, делающих кирпичи 3, маркитантов 8, медников 2, мыловарщиков 6, оконишников 3, делающих подносы, посуду и проч. 3, мясников 8, – всех записных цеховых 176 человек. Но, кроме этого, рукомесло производилось в 301 доме без всякой цеховой записи: кузнецов и слесарей 126 (кузниц 57), столяров и токарей 36, гранильщиков камней и резчиков печатей 64, сапожников 39, портных 6 и т. д. Этот численный перевес кустарей уже тогда говорил за будущность этого промысла в Екатеринбурге, развитие которого в главной отрасли было заторможено ст. 394 Свода законов, т. VII, запрещавшей на Урале всякие частные огнедействующие заведения.
Тогдашнее купечество было занято, как и нынешнее, торговлей и разными промыслами, требовавшими капитала. По расчетам Н. С. Попова, обращавшийся у екатеринбургских купцов капитал достигал 1065000 р.; привоз в город он оценивает в 325000 р., а вывоз на 740000 рублей. Главная статья отпуска – сырье и полуфабрикаты: кожа, сало, юфть и т. д. Частные “заводы” начали основываться только в последней четверти XVIII в. Первый салотопенный завод основан в 1776 г., маслобойный в 1777 г., кожевенный в 1782 г., солодовенный в 1785 г., мыловаренный в 1787 г. Особенно быстро развилось здесь салотопенное дело, во главе которого стали купцы Рязановы (вытапливали ежегодно на 120000 р.), Казанцевы (на 75000 р.), Толстиковы (тоже 75000), Гилевы (60000), Коробковы (75000), а на всех заводах вместе вытапливалось сала на 600000 р. Кожевенных заводов в 1797 г. считалось 20 с годовым производством в 30000 р. Мыловаренных заводов 3, маслобойных 6, солодовенных 6, кирпичных 9 и т. д. Всех таких заводов в Екатеринбурге считалось 54, из них 10 каменных и 44 деревянных. Конечно, все эти заведения были выстроены за чертой города, главным образом в том месте, где теперь через Исеть проходит Царский мост – эта часть города и сейчас носит совершенно особенный отпечаток, а тогда она называлась “заимкой”. Впоследствии, когда город начал разрастаться, заимки были отнесены дальше, а на их месте выстроены были лучшие дома тогдашних богачей-сальников.
В хронику города мы заносим с особенным удовольствием факт процветания именно этого сорта заведений, перерабатывавших сырье. “Винная часть” еще не составляла основания купеческого благополучия. Тогда во всей силе царил откуп, и во главе его стоял знаменитый откупщик Злобин. Сам он не жил в Екатеринбурге, хотя здесь и помещалась его главная контора, окрещенная народом “пьяной”. Да и пили водку тогда очень мало.
В Екатеринбурге было всего 13 кабаков, да в уезде 13 “владельческих” и 42 казенных, – на цифру тогдашнего населения Екатеринбургского уезда это очень немного особенно если сравнить с настоящим положением нашего “пьяного дела”.
Считаем не лишним привести здесь цены того времени на необходимые жизненные припасы. Так, пуд ржаной муки в 1783 г. стоил 23 к., в 1786 – 45 к., в 1790 – 27 к., в 1795 – 55 к. и в 1800 – 46 к.; пуд муки пшеничной в те же года стоил 45 к., 70 к., 77 к., 1 р. 20 к., 1 р. Пуд лучшей свежей говядины 80 к., 1 р., 2 р. 80 к., 2 р. и 2 руб.; пуд коровьего масла 2р. 56 к., 4 р. 80 к., 4 р., 6 р. и 7 р. 80 к. В 1802 г. пуд пшеничной муки стоил 1 р. 25 к., ржаной 50 к., лучшей говядины 2 р., баранины 1 р. 60 к., телятины 2 р., коровьего масла 5 р. 20 к., стерляди 8 р., щуки 3 р., карасей 1 р. 80 к., осетрины 6 р., окуней 1 р. 60 к. и т. д. Если принять во внимание высокую ценность тогдашних ассигнаций, то эти цифры совсем не говорят о какой-то баснословной дешевизне доброго старого времени. Можно сказать больше: тогда жизнь в Екатеринбурге, пожалуй, была дороже, чем сейчас, а колебания цен на предметы самой первой необходимости могли сбить с толку самого предусмотрительного хозяина.

VI

Из предыдущего мы видели, как в Екатеринбурге складывался оригинальный горный центр. Благодаря усилиям правительства, быстро вырос целый город, население которого образовалось искусственным образом: нагнали солдат, приписали крестьян, набрали со всех сторон мастеров. Явились горные чиновники и сильное промышленное купечество с сибирским оттенком. Все это делалось в интересах насаждения горного дела на Урале, делалось по определенному плану, с большим или меньшим приливом чиновничьей энергии. Когда столицы были заняты дворцовыми переворотами и внешней политикой, о Екатеринбурге, конечно, забывали, и его роль сводилась почти на нет, как это было во времена бироновщины. Как искусственно созданный административный центр, этот город существовал отраженной жизнью, и одно властное слово могло прекратить его существование. Но этот случайный и зависимый характер нового города к концу XVIII столетия изменился,– невидимыми путями создавалась крепкая и сплоченная организация, проникавшая весь строй жизни. Выдвинулась на первый план целая историческая полоса, связывавшая Екатеринбург со всей Россией и Сибирью кровными узами; крепость могли упразднить, заводы и фабрики закрыть, мушкетерский полк увести в другой город. Но Екатеринбург все-таки остался бы и продолжал бы свое дело: эту новую роль придал ему раскол…
Мы уже говорили выше, что колонизация Урала почти исключительно обязана раскольникам и что почти все уральские заводы выстроены раскольничьими руками. Заметим здесь одну особенность, именно, что раскол прочно утвердился главным образом на частных владельческих заводах, а на казенных преобладает православное население. Исключением из этого правила является один Екатеринбург, в котором сложился в течение первого столетия его существования самый крепкий раскольничий центр, уступавший по значению только одной Москве. Самое деятельное время этого исторического явления совпадает с первой четвертью XIX столетия. Все частные заводчики открыто покровительствовали старой вере, отчасти по тайному сочувствию, как Демидовы, Баташевы, Мосоловы и другие, а главным образом потому, что заводская рабочая сила сложилась из раскольников,– она стянулась на Урал из-под Москвы, с Олонца, Тулы и нижегородского “раменья”.
…В 1828 г. Екатеринбург посетил Александр фон Гумбольдт, путешествовавший по Уралу при исключительной обстановке: это светило европейской науки было приглашено русским правительством для изучения России и на всем пути своего следования встречало царский прием. Описание этого путешествия оставил спутник Гумбольдта минералог г. Розе. Об Екатеринбурге в записках Розе осталось немного. “Дом, в котором мы жили,– пишет он,– принадлежал русскому купцу, который, следуя национальным обычаям, носил длинный сюртук, опоясанный кушаком, и бороду; он отдал нам лучшие комнаты во втором этаже, с большими штукатуренными стенами, с карнизом, украшенным лепной работой из гипса, и со вкусом меблированные. Но не могу не упомянуть здесь о домашнем насекомом, с которым мы здесь впервые познакомились… Это – тараканы, blatta orientalis. Хотя дом, в котором мы жили, был, конечно, из лучших в Екатеринбурге и не оставлял желать ничего лучшего относительно чистоты и опрятности, однакож и тут их (тараканов) было весьма много”. Знатные иностранцы, конечно, и не подозревали, что этих “больших темно-бурых тварей, столь бесцеремонно разгуливающих по комнатам”, екатеринбургские купцы разводили нарочно “для богатства”… О самом городе г. Розе отзывается так: “Со своими многими белыми колокольнями и большими каменными строениями он представляет весьма красивый вид и производит хорошее предубеждение (впечатление?) в пользу главного места уральского горного промысла”.
О пребывании Гумбольдта в Екатеринбурге воспоминаний осталось не особенно много. В честь знаменитого путешественника, конечно, устраивали торжественные обеды и душили старика шампанским, но Гумбольдт предпочитал пить рябиновку, которую окрестил Uzalwein'ом. Рассказывают, между прочим, характерный анекдот, как “генерал от минералогии” купил у какого-то торгаша каменными вещами две печати за 600 р. Печати были необыкновенной величины и еще более необыкновенной воды настоящих топазов – самый подходящий подарок коронованным друзьям великого ученого. Ни в Богемии, ни в Бразилии Гумбольдт не встречал еще ничего подобного, но, к сожалению, необыкновенные топазовые печати оказались впоследствии просто стеклянными… Интересуясь развитием горного дела на Урале, Гумбольдт пожелал видеть девушку, открывшую первое золото в Верх-Исетской даче. Это была Екатерина Богданова, теперь замужняя женщина, которую и представили ученому старичку. Открытие золота для нее связано было с одним очень неприятным “анекдотом”. Уроженка Верх-Нейвинского завода, Екатерина Богданова еще девочкой, в 1813 г., случайно нашла золотой самородок в р. Мальковке, в окрестностях своего завода. Об этой находке, конечно, сейчас же было доложено управителю И. Е. Полузадову, а вместе с самородком представили и девочку. Верх-Исетские заводы принадлежали своим владельцам на посессионном праве, и открытие золота в даче могло повести к тому, что заводы отобрали бы в казну. Полузадов, конечно, испугался этой беды и, чтоб нашедшая золото девчонка не разболтала о самородке, велел ее высечь розгами, что и было приведено в исполнение. Таким образом, в интересах уральского горного дела Екатерина Богданова понесла достойную казнь, и мы представляем себе ужас несчастной, когда ее поволокли на показ к ученому немцу. Гумбольдт подробно расспрашивал ее и отпустил с миром.

VII

История фамилии Зотовых слишком тесно связана с выдающимися моментами жизни Екатеринбурга, поэтому мы здесь обращаемся к Григорию Федотычу Зотову.
Мы уже говорили о необыкновенной “фортуне” этого крепостного самородка. Породнившись с владельцем Кыштымских заводов, он принялся устраивать теперь наполовину уже свои заводы. У Льва Иваныча Расторгуева было две дочери: старшая Марья вышла замуж за Петра Яковлевича Харитонова, а младшая Екатерина – за Александра Зотова, сына Григория Федотыча. Этот Александр Зотов совсем не вмешивался в заводские дела, предоставив все отцу, то же сделал и Харитонов, по отзывам старожилов, человек очень скромный и миролюбивый. Кыштымские заводы находились в расстроенном виде, и Григорий Зотов приналег на них с родственным усердием. Результатом этого явились беспорядки в среде заводских рабочих и целый ряд бесплодных следствий.
Следователи приезжали из Петербурга, производили дознания, и Зотов выходил сух из воды, пока не был командирован граф Александр Строганов, человек неподкупный и справедливый. Это последнее следствие имело роковое значение, и мы приведем дословно некоторые пункты обвинения, представленные Строгановым. В предписании департамента горных и соляных дел главному начальнику горных заводов Уральского хребта от 13 сентября 1827 г. за № 1032 приводится дословно обвинительный акт, представленный графом Строгановым министру финансов Канкрину: “а) Умерший купец Расторгуев, бывший сперва винопродавцем, а потом комиссионером (откупщика) Злобина, купил Кыштымские заводы из одного корыстолюбия от дворянина Демидова, утеснял чрезмерно принадлежащих к оным крестьян и, наконец, дабы отвратить от себя ответственность за беспорядки, коих сам был виною, желал, чтобы угнетенные им люди обратились в бунтовщиков, в чем и успел.       b) По смерти Расторгуева Зотов, угнетавший прежде заводских людей г. Яковлева, принял за наследников первого управление заводами в виде попечителя, не имея, впрочем, законной и гласной доверенности. Несмотря на казенный дозор, назначенный по решению гг. министров, Зотов, воспользовавшись слабостью берг-гауптмана Тетюева, на которого был возложен сказанный надзор, и заводского исправника Усольцева, побудил первого к ложным донесениям министру финансов о благоустройстве заводов и выгодном положении рабочих и что они взбунтовались по одному заблуждению и невежеству. с) Между тем, как дело о неповиновении заводских людей рассматривалось в екатеринбургском уездном суде, Зотов отобрал вынужденную повальную подписку с крестьян, употребляя к тому жестокие средства. Крестьяне одного села, через поверенного своего Морозова, подали заводскому исправнику прошение, что, быв вынуждены к даче подписки, не могут считать ее законною; но Тетюев с исправником составили определение, в котором, признавая Морозова нарушителем тишины и спокойствия, приговорили его к жестокому телесному наказанию и исполнили его два раза в один день, содержав еще Морозова в кандалах четыре месяца. d) По случаю прибытия в заводы государя императора Александра I были поданы три просьбы: от посельщика Седелышкова, найденного потом мертвым в лесу (что составляет особое следственное дело), крестьянина Ватина и женки Назаровой. Но Зотов успел взять меры к сокрытию истины помощью исправника и чиновника горного управления через ложное следствие. Показано, что Батин жаловался на обиды, бывшие еще при жизни Расторгуева и в припадке сумасшествия; а женка Назарова содержалась 4 месяца под караулом, должна была отказаться от принесенной ею жалобы, е) Со времени управления Зотова расторгуевскими заводами весьма усилена добыча золота и усовершенствована выплавка железа (?), но не заведением новых машин или особенными средствами, а несоразмерным усилением работ, “жестокостьми и тиранством”. Дальше говорится, что “главным театром жестокости и притеснений” служат золотые промысла (Сойминские), где даже было “заведено кладбище для скоропостижно умерших”; что вообще “нет следов христианского попечения о людях, которых можно сравнить с каторжниками и неграми”; что “хотя нередко высшим правительством были командированы чиновники для обозрения заводов, но все это служило только к сокрытию истины, ибо большая часть ревизоров обращались только к угощению и к экстраординарной сумме прикащиков”. В заключение этот интересный документ, предписывая разные спасительные меры, советует “все сие произвести без излишней огласки, так чтобы оная не могла подать повода злонамеренным людям возбуждать вновь беспокойствие между крестьянами расторгуевских заводов”. Такое заключение совсем уже не вяжется с началом, но мы не должны забывать, что дело происходило в самый разгар “канцелярской тайны” и что сам гр. Строганов против вопиющего и явного зла мог рекомендовать только тайные меры кротости. А “злонамеренные люди” все-таки продолжали делать свое дело. Так, штейгер Хлобыстин доносил, что “два крестьянина за одно намерение подать просьбу блаженный памяти государю императору застрелены по приказанию Зотова при заводском исправнике, о чем якобы известно всем крестьянам” и т. д.                             Как ни силен был Зотов, сколько милостивцев ни было у него в Петербурге, но строгановское следствие свалило его с ног, а дело об убитых крестьянах довело его до ссылки. По тогдашним порядкам он подлежал наказанию шпицрутенами и ссылке в каторгу, но все наказание ограничилось только ссылкой в Финляндию, в г. Кексгольм. Вместе с Зотовым был сослан и П. Я. Харитонов, как гласит молва, совсем неповинный в зотовских злодействах, но пострадавший как ответственное по заводам лицо. Так печально закончилась необыкновенная фортуна двух наших магнатов, и с тех пор расторгуевский дворец в Екатеринбурге (харитоновский дом) пустует целых пятьдесят лет. Зотов и Харитонов не вернулись в Екатеринбург – оба умерли в чухонском городке лет через десять.

VIII

“Золотой век” для Екатеринбурга начался в тридцатых годах, точно раскрылась страничка из “Тысячи и одной ночи”. Но исторические явления, как известно, не происходят зря, а имеют свою определенную логику, известный raison d'etre.
Золото во все времена магически привлекало к себе внимание человечества, как привлекает и сейчас и будет привлекать, пока стоит наш грешный человеческий мир,– в этом презренном металле, помимо его значения, как самого удобного менового посредника, скрыто что-то демоническое… Обратившись к самому глухому времени крепостного права, когда волю давали одни деньги, мы вернее оценим это страшное тяготение к золоту всякой живой души; особенно если принять во внимание те тысячи стеснений, какими тормозилась тогда всякая частная деятельность. Самодурство и безграничный произвол привилегированных классов выкупались бесправием и принижением остальной крепостной массы, а самым обездоленным и прижатым к стене являлся здесь раскольничий мир. Привольно жилось одной предержащей власти и тем случайным людям, которые успели нажить большие тысячи. На Урале всякая свободная деятельность партикулярных людей стеснена была со всех сторон чудовищными привилегиями частных заводчиков и регалией казны. Отсюда естественное искание выхода и еще более естественно, что дорогу к нему проложили раскольники, как и случилось на самом деле. В этом историческая заслуга нашего Екатеринбурга: отсюда вылетели те орлы, которые прошли по Сибири золотым ураганом.
Да, это было удивительное, сказочное время, выдвинувшее целый ряд богатырей. Екатеринбург прогремел на целый свет, как Эльдорадо, и эта слава повита теперь легендарными сказаниями.
Обратимся к фактам.
Выше мы видели, что еще в конце XVIII столетия в Екатеринбурге выдвинулись уже фамилии предприимчивых промышленников, как Рязановы и Казанцевы,– именно это были промышленники сибирского склада, а не расейские купцы. Все они были, конечно, выходцами из России и почти все староверы, потомки бежавших на Урал стрелецких голов и полковников. Утвердившись на Урале, где горное дело было закрыто для частной предприимчивости, они занялись обработкой сырья, какое доставляла в изобилии прилегавшая к Уралу степь. Это был предприимчивый и деятельный народ, связанный по рукам и ногам у себя дома,– отсюда стремление попытать счастья в Сибири, необъятный простор которой был открыт для всех. Когда на Урале найдено было первое золото, оно сделалось привилегией казны, которая только потом поступилась этим правом для частных заводовладельцев. Обыкновенному партикулярному человеку некуда было носу просунуть: в казенных дачах золото разрабатывала одна казна, в частных заводских – владельцы. Оставалось уходить туда, где разлеглась на тысячи верст сибирская беспросветная тайга. А деньги раскольникам-промышленникам были особенно нужны: николаевские гонительные времена давали себя чувствовать, и приходилось платить чуть не за каждое дыхание. Если для обыкновенной открытой войны деньги нужны во-первых, во-вторых и в-третьих, как сказал какой-то великий стратег, то для скрытой подземной войны раскола с обступившей его грозной силой никонианства они были нужны сугубо, да и частная промышленность с каждым годом стеснялась все более.
Об открытии первого сибирского золота существует несколько легенд, но мы ограничимся фактической стороной дела, насколько нам удалось собрать материалы. Слухи о сибирском золоте ходили давно, и есть некоторое основание подозревать, что какое-то месторождение этого металла было известно еще Акинфию Демидову. Но в первый раз добрались до сибирского золота екатеринбургские сальники только в начале тридцатых годов, когда в Сибирь богатыми промышленниками Рязановыми была послана разведочная партия под руководством Ст. Ив. Баландина. Эта партия, по указаниям каких-то инородцев, открыла золотые россыпи на р. Кундустуюле, Мариинского округа, Томской губернии. Один Воскресенский прииск дал здесь 600 пудов золота, что по тогдашнему курсу (1 пуд золота стоил около 13000 р.) составляло почтенную сумму в 8 миллионов рублей. Баснословное содержание золота в открытой россыпи дало возможность промывать по пуду каждодневно. За этим первым открытием последовал ряд других, причем во главе всего дела стояли те же екатеринбургские промышленники Рязановы, знаменитый в летописях таежного сибирского золота Аника Терентьевич и его родной дядя Яким Меркульевич. За ними выступили фамилии Казанцевых и Баландиных. В начале сороковых годов несколько таких поисковых партии встретились на р. Бирюсе, Канского округа, где были открыты новые россыпи, не уступавшие по богатству первой. Одновременная заявка вызвала бесконечный спор, который Рязановым стоил больше миллиона рублей. Честь открытия этих промыслов, лежащих на высоте 12 тыс. фут. над уровнем моря, принадлежит разведчику Машарову. Стоит также упомянуть о промыслах Рязанова на р. Огни, где золотосодержащий пласт имел толщину в 27 аршин. Приведем несколько цифр, чтобы показать, какими гигантскими шагами двинулось вперед сибирское золотое дело. Начало разработки россыпного золота в Западной Сибири считают с 1829 г., а в Восточной с 1838 г. На частных промыслах первое золото в Сибири получено в 1829 г., именно 1 п. 10 ф.; а в 1832 г. получено уже 15 п. 37 ф., в 1833 г. 30 п. 31 ф., в 1834 г. 53 п. 21 ф., в 1837 г. 106 п., в 1840 г. 225 п. Когда на золотое поле выступил знаменитый Тит Поликарпович Зотов, добыча золота достигла феноменальной цифры: в 1846 г. добыто в Сибири золота 1238 п., а в 1847 г.– 1371 пуд. Этот Т. Зотов приходился родным племянником Гр. Фед Зотову, о котором мы уже говорили выше. Племянник прославился даже больше дяди, как баловень какого-то дикого счастья. Он выступил в ряду екатеринбургских золотопромышленников последним и быстро догнал своих предшественников: в течение 10 лет на промыслах в енисейской тайге, по р. р. Октолику, Севагликону и Калами, им добыто было золота больше чем на 30 миллионов рублей. Честь открытия этих промыслов принадлежит, как рассказывают, крещеному киргизу Е. И. Жмаеву, который служил у Зотова разведчиком. Аника Рязанов и Тит Зотов навсегда останутся в сибирской летописи, как первые короли золотого дела, а все остальные пришли уже по их широким следам.
Для нас важно то, что сибирское золото открыто именно екатеринбургскими промышленниками-раскольниками и что они продолжали жить по-прежнему в Екатеринбурге. Другой вопрос: куда пошли эти миллионы?.. Нужно сказать, что эти первые золотопромышленники целой головой выдавались из тогдашнего уровня: энергичные, предприимчивые, смелые. Аника Рязанов славился, как великий делец в своей специальности, умевший крепко держать в руках нажитые миллионы, а бывший крепостной Тит Зотов развернулся во всю неистовую ширь русской натуры, и каждая копейка запела у него петухом… У богатого человека Рязанова сказалась привычка к большим деньгам, известная выдержка характера и культурный лоск своего богатого круга, а крепостной человек Зотов быстро потерял всякую меру. По всем отзывам, это был замечательный человек: умный, гордый, с открытым характером и широкой русской натурой. Но, по недостатку образования и замашкам сурового крепостного режима, Зотов превратился в самодура. Впрочем, о нем мнения расходятся: по другим отзывам Зотов был хорошим и добрым человеком, а если и самодурствовал, то только потому, чтобы устроить что-нибудь в отместку царившему тогда на Урале бесчисленному горному начальству и своим завистникам.
Необычайный прилив капиталов, конечно, отразился на жизни Екатеринбурга. Создалась настоящая героическая полоса. Около главных золотопромышленников вырос целый слой мелких; торговля оживилась, со всех сторон к нему потянулись цепкие и пронырливые люди, жаждавшие поживиться “от крох падающих” – ведь достаточно было одного милостивого взгляда какого-нибудь Тита Поликарпыча, чтобы маленький человек сделался счастливым на всю остальную жизнь. Укажем на тот факт, что около кондовых купеческих фамилий с крепкой раскольничьей складкой образовалось новое наслоение, так сказать, вторичная купеческая формация – явились в Екатеринбург офени-коробочники, нажили около кутивших магнатов кругленькие капиталы и навсегда остались здесь. Воссиял и горный чиновный мир, имевший такое близкое касательство к “благословению божию”, скрытому в земных недрах. Конечно, горные чины развернулись не на свое казенное жалованье, а отражениям светом. Да и как было не жить, когда, с одной стороны, одно крепостное право чего стоило, а с другой, золотые или только позолоченные набобы не могли обойти горной чиновной семьи. Тут и ревизоры, и отводчики, и контролеры, и исправники, и безымянная тьма чиновничьей мелочи – все ловили удобный момент и сосали баловней судьбы.
Своего зенита беспримерная жизнь екатеринбургских набобов достигла в момент слияния таких двух фамилий, как Зотовы и Рязановы: сын Т. Зотова женился на дочери А. Н. Рязанова, и эта “зотовская свадьба” тянулась целый год.

IX

Английский путешественник Аткинсон, проезжавший через Екатеринбург в 1847 г. и потом в начале пятидесятых годов, удивляется внешнему виду города. Значительное число частных зданий были выстроены в таком изящном стиле и с таким вкусом, что могли бы с полным правом занять место в каждом большом европейском городе. Правда, улицы оставались не мощеными, но все-таки они находились в удовлетворительном состоянии; в центре города был разведен “публичный сад”, служивший отличным гульбищем. Здесь Аткинсон, вероятно, говорит о харитоновском саде.
Этот внешний “европейский” вид, так нравившийся путешественникам, имел подкладкой свои родные причины совсем не европейского характера. Прежде всего нужно сказать то, что Екатеринбург был единственным горным городом во всей России, и весь склад его жизни выстроился по специальному уставу. Мы уже говорили о военном характере нашего горного дела, а в течение времени он получил преобладающее значение. В царствование Николая I это военное положение достигло своего апогея, точно Екатеринбург находился на неприятельской территории. Это было настоящее государство в государстве, беспримерное существование которого требует серьезного изучения; тут были свои законы, свой суд, свое войско и совершеннейший произвол над сотнями тысяч горнозаводского населения. Если тяжело было положение рабочих на частных заводах, то на казенных оно превращалось в каторгу. Чтобы не быть голословными, мы обратимся к своду законов 1857 г. и по нему постараемся восстановить оригинальную картину того времени. Прежде всего, фундамент всего здания составляли так называемые “нижние и рабочие чины”: нижние чины “сравнивались” с унтер-офицерами, а рабочие с “рядовыми военной силы”. Это была главная рабочая сила. Они обязаны были прослужить беспорочно тридцать пять лет и только тогда получали отставку; их дети тоже принадлежали горному ведомству. Были еще рабочие урочные или непременные работники, но по 342 ст. горного устава они составляли то же, что нижние и рабочие горные чины. Верх здания занимало многочисленное начальство с горными чинами во главе. Обыкновенное чиновничество совершенно терялось здесь, уступая место представителям горного корпуса, т. е. горным инженерам. Здесь все было подтянуто на военную ногу, даже больше – горный корпус своей солдатской выправкой и муштрой далеко оставил за собой военных людей по профессии и мог сделаться опасным конкурентом настоящих парадных полков. Рассадником этого направления служил институт корпуса горных инженеров, двести воспитанников которого, составляя две роты, проходили всю школу фронтового учения при полной военной амуниции и ружьях. Получились настоящие николаевские фронтовики с солдатской вытяжкой. Вот из таких военных людей и составлялось начальство. Интересна роль главного горного начальника: он был главным командиром и хозяином заводов, директором горного правления, командиром и инспектором трех линейных оренбургских батальонов, находившихся на заводах; подчиненный министру финансов, он имел обширную военную власть, так что его права относительно решения военно-судных дел по линейным батальонам равнялись правам начальника дивизии; так как горные инженеры относительно суда и дисциплины подлежали законам военным, для исполнения каковых при горном правлении существовал специальный горный аудиториат с прокурором и презусом, то сентенции этого суда утверждались главным горным начальником; мы уже говорили, что утверждение городского головы зависело от него же; но этого мало – все городское управление находилось под его непосредственным контролем и даже определение священно- и церковнослужителей делалось местным архиереем по предварительному сношению с горным начальником. Одним словом, это была обширная и совершенно своеобразная власть, какая дается только военным генерал-губернаторам в областях, объявленных на военном положении. Поставленная рядом с ней власть губернатора бледнела и совершенно терялась.
Горное правление тоже представляло из себя интересный административный институт. Достаточно указать на одну 718 ст. горного устава, по которой горное правление, кроме императорского величества и правительствующего сената, ни от кого не принимало никаких указов. Оно подразделялось на два департамента, из которых первый присваивал себе “власть, должность и обязанность губернского правления”. Ему предоставлялось право производства в чины до девятого класса включительно.
В первом департаменте было пять отделений, а каждое отделение подразделялось на несколько столов. Ведению этого первого департамента подлежали все дела “распорядительные и исполнительные по заводам казенным и частным”, а второй департамент ведал судебную часть. Интересно, что вся жизнь Екатеринбурга подчинена была этому горному правлению; а существовавшее городское управление носило зависимый, пассивный характер. Укажем на одну судебную часть, чтобы объяснить значение этой горной власти. Существовали, конечно, свои словесные и нижние земские суды, но их деятельность находилась в руках горного правления, которое ведало гражданскими и уголовными делами. Во все эти места (ст. 730) – земские суды, уездные суды, магистраты и ратуши горное правление посылало свои указы, требовало по ним исполнения и получало от них рапорты. Ратуша или магистрат (ст. 786), существующие в горном городе, если усматривали какие-либо недостатки или нужды внутри города и в городском выгоне, обязаны были “представлять” горному начальнику и горному правлению. По ст. 787, горный начальник стоял к горным городам в том же отношении, в каком губернатор к прочим городам, и поэтому выбранные обществом к должностям люди представлялись на его утверждение. Все городское хозяйство вершилось, таким образом, под строгим и неусыпным контролем главного горного начальника.
Что жизнь всех горных заводов с принадлежащими к ним селениями находилась в полной зависимости от этого учреждения – понятно само собой. Всего интереснее, по нашему мнению, принадлежавшие горному правлению прерогативы полицейского, военного и секретного судов. Тогда существовал обширный разряд “преступлений полицейских”, и вот (ст. 1551) по всем таким делам, нарушающим общую тишину и спокойствие, “производится суд и расправа на том основании, как в полках, на основании прав помещиков в их селениях, на основании законов о городской и земской полиции”. Для военносудных дел при горном правлении состоял специальный аудиториат и, кроме того, было секретное отделение. Можно себе представить, что выходило на практике из этого конгломерата полиции, помещичьей власти, военного суда и специальной горной инквизиции. Всякие следствия – даже таковые существовали для гражданских дел – производились горной полицией, а исполнение судебных приговоров отчасти поручалось ей, а главным образом трем казачьим горным батальонам. Были еще подвижные инвалидные роты, которые содействовали горному правлению в интересах скорости исполнения его указов, высылали горных людей на всякие работы и ведали тишиной, безопасностью и бесконечными экзекуциями.
Мы коснулись только вскользь этого замечательного учреждения, деятельность которого превосходила прославленные аракчеевские военные поселения и заслуживает специального научного исследования. Наша задача только в том, чтобы показать кровную связь этого учреждения с жизнью города. Это было ужасное время беспримерной судебной волокиты, бесправия, шпицрутенов, плетей и всякого другого “пристрастия”, какое немыслимо даже при большом осадном положении, точно Екатеринбург стоял на охваченной мятежом и междоусобной бранью территории. Всего интереснее, что все эти драконовские законы сопряжены были воедино для вящего преуспеяния несчастного русского горного дела, и под их давлением творился крепостной кромешный труд в рудниках, на заводской огненной работе и на фабриках. Сравнение с нынешней каторгой слишком слабо рисует положение тогдашнего Урала…
Переходя к лицам, мы должны занести на страницу нашей скромной летописи неумирающее имя главного горного начальника В. А. Глинки, настоящего николаевского генерала-фронтовика, царившего на Урале более 20 лет. Его имя произносится старыми служаками с благоговением. Рассказывают интересный анекдот о встрече этого горного царька с пермским губернатором Огаревым, тоже замечательным человеком. Встретились они где-то на проселочной дороге зимой, и одному приходилось своротить в сторону. Произошло недоразумение: ни та, ни другая сторона не желала уступить… Губернатор, высунувшись в окно кареты, крикнул:
– Уральский хребет едет…
На это последовал ответ Глинки:
– А у меня едет вся уральская шкура!..

По преданию, губернатор, побежденный таким ответом, скромно свернул в сугроб, чтобы дать дорогу горному царю. Впрочем, и сам Глинка, как гласит предание, любил называть себя царем.
Времена Глинки и теперь заставляют замкнутый мирок горных инженеров тяжело вздыхать: золотое было время… Достаточно сказать одно, что тогда горные инженеры могли жить на равной ноге с екатеринбургскими миллионерами, заводчиками и золотопромышленниками. Они “задавали тон” тогдашней беспримерно широкой жизни… Что это была за жизнь, сейчас в наше грошевое время трудно представить себе даже приблизительно. Старичок капельмейстер И. А. Мещерский рассказывал нам, как веселились тогда.
– Как-то у Тита Поликарпыча играли,– рассказывал девятидесятилетний старичок. – Он стоит на балконе, а мы в саду играем… Любил русские песни Тит Поликарпыч и за каждую песню бросал с балкона оркестру по сотенной: сыграли десять песен и получили тысячу рублей. А Глинка? Развеселится и курьеров сейчас в Богословск и Златоуст, где были свои военные оркестры. Ну, на тройках и мчат музыку, куда велит Глинка. Танцевали тогда мазурку часов по шести… Музыканты в обморок падали, а бал с девяти часов вечера до девяти утра. И дамы тогда были удивительные!
Сам Глинка оставил по себе все-таки хорошие воспоминания, как человек честный, что не мешало окружающим его воровать напропалую. Внушительная наружность, высокий рост и военная николаевская выправка придавали ему диктаторский вид. Это и был диктатор – прямой, грозный, справедливый до жестокости, вспыльчивый и милостивый. Держал он себя и просто, и строго, с солдатскою грубостью. Но, к сожалению, около уральского царя ютилась целая стая прожорливых, вороватых и проворных людей, которые нажили “большие тысячи”. Игра шла крупная, но грозный царь не мог допустить даже мысли, чтоб под его начальством смел кто-нибудь даже подумать о взятке или разных других незаконных формах присвоения чужой собственности. Благодаря Глинке быстро сформировался, вырос и окреп замкнутый горный кружок с преобладающей чиновно-семейной организацией. Горные инженеры соперничали в мотовстве и роскоши с миллионерами, шампанское лилось рекой, крепостная военная музыка играла мотивы из “Белой дамы” и “Le diable amoureux”, а результатом этого общего веселья явился ряд счастливых браков, завершивших собой кровную связь горного чиновного мира с екатеринбургскими миллионерами.
Закончим эту главу одним анекдотом, характеризующим отношения простого заводского люда к Глинке. Раз генерал, объезжая заводы, остановился закусить в доме простого рабочего. Ему понравилась чистенькая обстановка, поданные хозяйкой простые щи и сама хозяйка.
– А дети есть? – спросил Глинка смутившуюся хозяйку.– А, нет! Ну, чтобы в следующий раз, когда поеду, были дети… слышишь? Сам буду крестить… слышишь?.. Да чтобы был мальчик…
Действительно, через год Глинка опять приехал в этот завод. Является какой-то рабочий и требует, чтобы его допустили к “самому генералу” по важному делу.
– Чего тебе? – сурово встретил смельчака Глинка.
– Готово, ваше высокопревосходительство…
– Что готово-то?..
– А тогда мальчика заказывали, ваше высокопревосходительство… Так все готово, только дожидались вас, крестить.
Глинка окрестил “заказанного мальчика” и потом поместил его на свой счет в какое-то учебное заведение.
В самый развал екатеринбургского “золотого века” явилась неожиданная гостья – холера, унесшая много жертв. Это было в 1848 г., который получил в народе название “холерного”. Одним из первых в Екатеринбурге пострадал главный врач Вульф. Рассказывают, что он погиб от тех фруктов, какими его угощали у Рязановых: фрукты тогда составляли большую редкость, и доктор Вульф дорого заплатил за свое “лакомство”.

X

Пятидесятые годы начаты были в Екатеринбурге очень весело, а окончились трагически: золотой век так же быстро оборвался, как и возник, оставив после себя тяжелое похмелье.
Первыми пострадали наши миллионеры-золотопромышленники: причин для этого нашлось достаточное количество. Первый вал, когда почти в буквальном смысле загребали золото лопатами, прокатился; новые заявки и поиски требовали новых расходов. Но всего хуже было то, что каждое крупное предприятие опутывалось бесконечными тяжбами, исками и спорами. Конкурентами екатеринбуржцев явились коренные сибиряки, которые хотя и вышли на работу, как евангельский ленивый раб, в девятом часу, но хотели получить ту же долю. Лучшим средством загородить дорогу чуждым элементам, так далеко вторгшимся в сибирские недра, было крючкотворство, судебная волокита и глухое противодействие сибирской администрации. Первым пострадал Тит Зотов, который не умел гнуться: умный, гордый, энергичный, он мог только переломиться – и переломился. Поддержка в столицах от сильных людей обходилась дороже всех процессов: за каждую услугу, кроме денег, нужно было давать паи в самых предприятиях и кланяться. Зотовские миллионы разлетелись дымом, и он последние годы своей жизни провел чуть не в нищете, раздавленный тяжбами, компаньонами и собственной гордостью.
Вместе с Зотовыми пострадали и другие крупные промышленники, так что уцелела всего только одна фамилия Рязановых. Это был настоящий разгром, отразившийся на всех сторонах жизни бойкого города. Золотой ураган улетел, не оставив после себя даже следов – вернее сказать, не оставив ничего, кроме разрушения. В самом деле, даже раскольничья община, основавшая в Екатеринбурге крепкий центр, быстро распалась, поступившись вековыми традициями в сторону единоверия. По крайней мере последнее верно относительно главарей и недавних столпов… Мы не думаем приписывать такой крутой поворот исключительным успехам противораскольничьей миссии или деятельности преосвященного Аркадия – нет: причины лежали глубже, и крепкая вековыми устоями, сплоченная масса раскола пошатнулась в самых основаниях благодаря скрытой работе невидимых родников и подземных ключей. Широкая предприимчивость вывела вожаков из прежнего замкнутого состояния, явились новые культурные формы и, наконец, пробилась первая зелень начинавшегося образования и завязались близкие отношения с культурными людьми. Несомненно, это был прогресс, и, как всякое поступательное движение, он вершился за счет сделанного раньше пути. В раскольничьем мире происходило гибельное разделение, раздор и те недоразумения, которые продолжают дробить все мельче и мельче когда-то сильное тело. То, чего не могли сделать никакие внешние насилия, устроилось само собой, скрытым внутренним путем.
Подводя итоги этому времени, мы решительно становимся в тупик: после него для города не осталось ничего – ни богоугодных заведений, ни благотворительных учреждений, одним словом, полный нуль. Мы уж не говорим о школах, библиотеках, музеях и многом другом, что создается в европейских городах при таких приливах капитала. Екатеринбург от сибирского золота решительно ничего не получил, кроме нескольких развалин… Нам могут указать на городской театр, выстроенный на средства Рязановых и К°, но и здесь инициатива принадлежит всецело генералу Глинке: генерал пожелал, и театр был выстроен. Кстати, нужно сказать несколько слов об этом театре, собственно о первой игравшей в нем труппе. Первым антрепренером был Соколов, который привез в Екатеринбург оригинально составленную труппу – лучшие силы были крепостные. Дело в том, что тогдашнее сценическое искусство процветало только в столицах да по богатым помещичьим именьям, где существовали домашние театры. При таких условиях, чтобы набрать труппу, приходилось преодолевать непреодолимые затруднения: артистов, а в особенности артисток нужно было просто покупать, как происходило и в данном случае. Соколов, кочевавший по средней России, ухитрился на каких-то особых условиях законтрактовать в имение Тургеневых (Спасское-Лутовиново) человек пять девочек-подростков, обученных в домашней театральной школе, и с этими силами двинулся на Урал, в тогдашнее Эльдорадо, каким прослыл Екатеринбург. С актрисами-девочками была отправлена особая нянька, которая тоже входила в состав труппы. Приобретение Соколова оказалось вообще очень удачным, и ученицы крепостной театральной школы оказались прекрасными актрисами, так что впоследствии пришлось заплатить за их выкуп на волю матери великого писателя И. С. Тургенева очень дорого, и эти деньги были собраны в Екатеринбурге. Сейчас еще жива первая примадонна этой первой труппы – А. И. Иванова, от которой мы и получили эти сведения. Романовские и Лобановы тоже вышли из тургеневских крепостных. Дела в театре шли очень бойко, и первая труппа имела громадный успех – тогда еще не было оперетки, и публика относилась к сцене серьезно. Труппу Соколова сменила потом труппа Головинского, а за ней последовала труппа Херувимова. Это были хорошие старинные труппы с своеобразной семейной организацией и определенным районом действия. Осенью эти труппы играли в Екатеринбурге, в феврале переезжали в Ирбит, а лето проводили в Перми, Не было блестящих декораций и умопомрачающих костюмов примадонн, по зато разыгрывался репертуар хороших пьес, и любители сцены с благодарностью вспоминают о таких актерах, как Иванова, Соколов, Головинский, Херувимов, Романовская и др.
Чтобы покончить с этим периодом, нам остается только привести ряд цифр тогдашней статистики, которые мы возьмем из описания Пермской губернии X. Мозеля. Все эти материалы относятся к 1860 г.
Всех жителей в Екатеринбурге считалось 19832 человека (9839 мужчин и 9993 женщины), из них православных 17842 чел., единоверцев 832, раскольников 949, католиков 47, протестантов 193 и магометан 36. Обращаем внимание на знаменательный факт, что тогда в Екатеринбурге не было ни одного лица еврейского вероисповедания. По сословиям население делилось так: дворян потомственных 281 (135 муж. и 146 женщ.), дворян личных 892 (469 муж. и 423 ж.), белого православного духовенства 104 (при них 111 женщ.), монашествующего 79 (3 муж. и 76 женщ.), единоверческого 16 (при них 10 ж.), евангелическо-лютеранского 3 (при них 5 женщ.), потомственных почетных граждан 61 (32 м. и 29 ж.), личных граждан 8 (6 м. и 2 ж.), купцов 528 (261 м. и 267 ж.), мещан и записанных в окладе 3824 (1632 м. и 2192 ж.), цеховых 114 (82 м. и 32 ж.), крестьян государств. 1171, удельных 187, горного ведомства, приписанных к казенным заводам 7457, помещичьих (хлебопашцев и дворовых людей) 419 чел., регулярных войск 1447 (при них 668 женщ.), бессрочно-отпускных 337, отставных нижних чинов, солдатских жен и дочерей 724, инородцев 82, иностранных подданных 107, лиц, не принадлежащих к вышепоказанным разрядам, 1195 чел.
Городские доходы и расходы: в остатке от прежних лет 72 903 р., поступило в 1860 г. на приход 136560 руб., выписано в расход 127656 р., остаток годового дохода 8904 р. Торговых свидетельств по 1-й гильдии выдано в 1860 г. 3, по 2-й 39, по 3-й 115; торгующим крестьянам по 3 разряду – 26 свидетельств, по 4–21 и приказчикам 216. В гостином дворе помещалось 520 лавок. Фабрик и заводов было около 30. Из них 6 салотопенных заводов, при 120 рабоч., приготовлявших товара на 1262599 р., 3 свечно-сальных завода (71 т. р. год. обор.), водочный 1 (тоже на 71 тыс.), стеариновый (на 62 т.), инструментный 1 (на 45 т.), писчебумажный 1 (на 14 т.), кожевенный 1 (на 15 т.), свечно-восковой 1 (на 23 т.), клейный 1 (на 3 т.), гончарных 2 (на 2450 р. оба), кирпичных 5 (на 2110 р.), изразцовый 1 (на 625 р.) и экипажных 2 (на 8300р.).
Интересны сравнительные цены на хлеб, взятые за десятилетие 1851–60 гг. Именно, четверть ржи стоила – среднее 2 р. 14 к. (самая низкая цена была в 1853 г. 1 р. 73 к., высшая в 1860 г. 4 руб. 28 к.), четверть пшеницы – среднее 2 р. 70 к. (низшая в 1857 г. 1 р. 61 к., высшая в 1860 г. 5 р.), четверть овса – среднее 1 р. 34 к. (низшая в 1854 г. 1 р. 4 к., высшая в 1860 г. 2 р. 9 к.). Привоз товаров на две ярмарки – Петропавловская в июне и Екатерининская в ноябре – колебался в средних числах около 20 т. р., а продажа около 18 т. р.
Церквей каменных православных было 12 и 2 каменных часовни, так что на каждое богослужебное здание приходилось 1189 человек прихожан; единоверческих церквей было две – Спасская и Троицкая, на каждую приходилось по 386 чел. прихожан<…>
Народное образование было в таком виде: во главе стояло уральское горное училище, преобразованное из прежней горной школы в 1853 г., в нем было 2 класса, 12 учителей и 34 ученика – 29 детей нижних горных чинов, 4 дворянина и 1 духовного звания; за ним следовало уездное училище с дополнительным курсом и 4 классами – при нем 2 штатных смотрителя (один, вероятно, почетный), 8 преподавателей и 107 учащихся: детей дворян и чиновников 31, духовного звания 1, детей купцов и почетных граждан 6, мещан 58, детей крестьян и казаков 11; приходское при двух преподавателях имело 61 чел. учащихся; заводская школа (основана в 1807 г.) в двух классах, при 4 преподавателях, имела 138 чел. учащихся и, наконец, женское училище 2-го разряда (будущая женская гимназия) имело 3 класса, 2 учителей и 43 ученицы. Из этих данных можно видеть то жалкое состояние народного образования, в каком застало Екатеринбург 19 февраля, и по этим цифрам поучительно проследить его последующие шаги. Особенно посчастливилось в этом случае женскому образованию.
Кстати, считаем не лишним сказать несколько слов о типографиях и библиотеках. В 1860 г. в Пермской губернии было всего три типографии: две в г. Перми – губернская и частная, г-жи Сунгуровой, и третья в Екатеринбурге, при горном правлении. Библиотек в Екатеринбурге было четыре: центральная уральская казенная библиотека, основанная в 1802 г., имела 3902 тома, на ее содержание отпускалось казной 2000 р., читающих было 115 чел., вторая библиотека была при уездном училище – 782 тома, третья при приходском – 38 томов и четвертая монастырская, основанная в 1796 г.,– в 377 томов.

XI

19-е февраля произвело коренной и глубокий переворот в основаниях всей русской жизни. Урал в местном смысле слова не знал крепостного права, но зато вынес худшую его форму, именно, приписных к заводам крестьян. На казенных заводах, центром которых служил Екатеринбург, царила каторжная работа. Весь Урал, таким образом, находился как бы в осадном положении, и всякая прикосновенная вольно или невольно к горному делу душа подлежала военному горному режиму.
Вообще, горное дело велось самым жестоким образом, как своего рода египетские работы. С освобождением крестьян все рухнуло разом, потому что, прежде всего, отошли на волю десятки тысяч даровых рабочих рук, потом отнята была у горного начальства военная власть, и таким образом Екатеринбург утратил навсегда свое грозное “боевое” значение. Из горного города, существовавшего на военном положении, он превратился в обыкновенный уездный город, а горное начальство осталось само по себе, при собственном горном интересе. Этого, конечно, было достаточно, чтобы общий тон жизни сразу понизился на несколько градусов и чтобы выползли на свет божий самые обыкновенные обыватели с своими самыми обыкновенными интересами. Если раньше все существовало только для горного начальства, то теперь это все стало существовать для себя. Город от такого поворота ничего не проиграл, а, как увидим ниже, много выиграл; промышленность, торговля, образование, всякая частная предприимчивость шагнули вперед с поразительной быстротой, хотя, конечно, нечего было и думать о тех миллионах, какими прославились прежние богачи. Да и Бог с ними, с этакими дикими миллионами, которыми мы не сумели распорядиться в свое время, а теперь уже наступила новая пора.
Усиленно насаждаемое казенное горное дело быстро должно было ликвидировать свои дела, потому что при вольнонаемном труде прежние каторжные формы, конечно, были немыслимы, а ничего другого горная администрация не могла придумать своим умом. Таким образом, быстро упала производительность железоделательных заводов, сделалось невыгодным добывать казенное золото, и мало-помалу почти все статьи казенного хозяйства перешли в частные, более умелые руки. Конечно, все эти сокращения, урезки и убавки отразились прежде всего на жизни Екатеринбурга, где так долго тон всему задавали горные инженеры.
Не можем не пожалеть здесь о закрытии монетного двора и сокращении работ гранильной фабрики: после них осталось много незанятых рабочих рук, голодных ртов. Особенно неблагоприятно отозвалось сокращение работ на гранильной фабрике, которая служила школой для каменнорезных мастеров, прославивших Екатеринбург своими изделиями. Эта отрасль промышленности должна пасть окончательно, если казна не придет к ней на помощь,– здесь нужно только поддержать уже установившийся промысел, а не заводить его вновь. Напомним историю этой фабрики. В 1811 г. фабрика перешла из ведения министерства финансов в ведомство Кабинета его величества. В 1832 г. куплено было у горного ведомства здание фабрики, находившееся в крайне плохом состоянии. Когда уволен был за беспорядки Коковин, составлены были новые штаты и положения для фабрики; новый директор горн. инж. Вейц построил новое здание фабрики, оконченное в 1841 году. Оно стоило 47 166 р. Под руководством Вейца работа закипела. Приготовлялись чаши, вазы, камины и другие вещи с рельефным рисунком из самых твердых пород, как колканская яшма или орлец. Тут же производилось гранение и шлифовка цветных камней и вырезывание печатей. Помощник директора Лютин ввел мозаичное производство и наборы из плодов и листьев. На содержание фабрики ассигновалось ежегодно около 20000 р.; рабочих было 150 человек.
Еще в отчете за 1861 г. министром двора в числе предположений на будущий год было высказано, что, в видах сокращения расходов, необходимо впоследствии закрыть или отдать в аренду екатеринбургскую гранильную фабрику и поэтому направить деятельность фабрики преимущественно к окончанию всех приготовляющихся изделий больших размеров. Это предположение через несколько лет было повторено в виде предписания закрыть фабрику к концу 1866 г. Потом вышла отсрочка еще на год, но, несмотря на настояние Кабинета, местное начальство продолжало отстаивать фабрику – положим, оставалась одна тень прежней деятельности, но все-таки гранильная фабрика могла фигурировать даже на выставках. Так, за изделия, представленные на мануфактурную выставку в Москве в 1865 г., директор фабрики инженер Маклашевский получил всемилостивейше пожалованный бриллиантовый перстень в 500 руб., а его помощник г. Лютин такой же перстень в 400 р. В 1865 г. исполнилось ровно сто лет со дня основания этой фабрики; за свои изделия, составляющие собственность Кабинета и украшающие петербургский Эрмитаж, фабрика получала и получает награды не только на русских выставках, но и на всемирных.
Характеристикой наступивших шестидесятых годов, по нашему мнению, служит то внимание, с каким общество отнеслось к образованию и прежде всего к женскому образованию, недостаток которого чувствовался в таком бойком городе, как Екатеринбург, уже давно. История возникновения женской гимназии служит лучшим примером того, что явились новые требования и запросы. Приведем здесь ряд фактов, свидетельствующих о постепенном нарастании потребности в женском образовании. Первое частное женское учебное заведение открыто, если не ошибаемся, в 1841 г., когда бывшей классной дамой m-me Штикель основан был благородный женский пансион; в нем учились 22 девочки, но через три года этот пансион закрылся. В 1844 г. открыт был “частный для девиц пансион” дочерью губернского секретаря, девицей Юст, который просуществовал около 5 лет и за неимением учениц закрылся в 1849 г. В то же время существовал пансион m-me Николаевой, который закрылся в 1850 г. по тем же причинам. В пятидесятых годах существовало три женских пансиона: дочери чиновника 10 класса девицы Бервальд, г-жи Е. Вурм и г-жи Ландезен. Все эти заведения имели временное значение и погибли в непосильной борьбе с равнодушием тогдашней публики, но за ними мы должны признать ту несомненную заслугу, что именно эти частные попытки расчистили почву и подготовили путь к открытию настоящего женского учебного заведения. Именно летом 1861 г. открыто было в Екатеринбурге женское училище 2-го разряда, а в следующем 1862 г. оно было преобразовано в училище 1-го разряда. Интересно то, что при его возникновении выплыло такое недоразумение: кому быть почетным попечителем – пермскому губернатору или уральскому главному горному начальнику? Этот вопрос доходил до министерства, где и было вырешено, что по праву почетное попечительство принадлежит горному начальнику, яко заступающему в Екатеринбурге место начальника губернии. В 1863 г. компания золотопромышленников – гг. Гр. Адлерберг, Бернардаки, ген. Ушаков и Расторгуев пожертвовали для екатеринбургского женского училища каменный двухэтажный дом с деревянным флигелем и обширной усадьбой; это пожертвование оценено в 5000 р. Кроме этого, владелец Верх-Исетских заводов Яковлев пожертвовал 5000 р., да еще других пожертвований, благодаря стараниям главн. горн. начальника Ф. И. Фелькнера, поступило около 2000 р. Приняло участие и городское общество, которое сразу внесло 1800 р.– эта сумма составилась из невыплаченных за три года взносов города в пользу училища. Благодаря такому приливу средств, приступлено было к перестройке и ремонту здания. Когда в 1866 г. началась перестройка, купец 1-й гильдии М. А. Петров пожертвовал 6000 р. Мы привели эти подробности с той целью, чтобы показать, как сразу в обществе проснулось самое живое и деятельное участие к первому женскому учебному заведению. Популярности этого первого училища много способствовала и его первая начальница Е. И. Кук, уважаемая и почтенная женщина, воспитавшая несколько поколений.
В то же время была открыта и классическая мужская гимназия, именно в 1861 г. Она заняла здание уральского горного училища. Конечно, как правительственное учреждение, мужская гимназия но нуждалась в частных средствах и пособиях, как женское училище. Возникновение этого среднего учебного заведения вызвало в 1864 г. упразднение при уездном училище дополнительных курсов, на которых преподавались горные и коммерческие науки и языки – латинский, немецкий и французский. Ассигнуемая на эти дополнительные классы сумма в 971 р. передана была на усиление средств дирекции народных училищ. Женское училище, существовавшее при Новотихвинском женском монастыре, в 1865 г. преобразовано было в четырехклассное, и при нем открылся детский приют для сирот духовного звания. Рядом с этими большими заведениями продолжали возникать частные школы. Так, в 1864 г. было разрешено открыть их четырем лицам: девице Ал. Верещагиной – училище для девочек, с обучением грамоте и рукоделию, вдове М. Павловой – школу для приготовления девочек и мальчиков в гимназию, домашней учительнице Михайловой – школу для первоначального обучения и домашней учительнице Ефремовой – благородный пансион для обучения детей обоего пола.
Приводим здесь характеристику Екатеринбурга, сделанную академиком В. П. Безобразовым, который путешествовал по Уралу в 1867 г. Высказав мысль о том, что в Екатеринбурге сосредоточивается казенное горное управление, автор говорит: “Без этого последнего обстоятельства Екатеринбург едва ли бы мог ныне служить сколько-нибудь значительным центром для частных горнозаводских интересов; в этом отношении в нем замечается даже некоторый упадок, изобличаемый опустелыми домами заводчиков и золотопромышленников и отливом капиталистов и капиталов, обращавшихся здесь в прежнее время. Не входя здесь в рассмотрение причин этого явления, я могу указать только на следующие: на отлив золотопромышленной деятельности с Урала в Сибирь, отчасти и к южной уральской области и киргизским степям, на распространение вообще к югу горнозаводского приуральского района, сосредоточивавшегося прежде по преимуществу в северной части Среднего и на Северном Урале, наконец, более всего – на упадок казенного горного производства и разложение посредством недавних реформ организации горного ведомства. Последнее, как особый от прочих отраслей государственного управления административный мир, который был для типической его характеристики назван горным государством, более не существует”.
Шестидесятые годы представляли для Екатеринбурга нерешительную пору, когда со старым все счета были кончены, а новое еще только начиналось. Песенка миллионеров-золотопромышленников была спета еще в пятидесятых годах; покончилось и “светлое житье” замкнутого кружка горных инженеров и частных заводчиков. Заводские мастеровые получили свою “волчью” волю и остались, как говорится, ни на дворе, ни на улице, примкнув к городскому мещанству. С прекращением разных казенных производств получалась масса свободных рук и голодных ртов. Вообще главные действующие силы остались вне приложения, и приходилось отыскивать новые пути, средства и. способы существования. Средний торговый класс, кормившийся около горного мира и прежних богачей, тоже очутился не у дел. Такие исконные промыслы, как сальное дело, переживали кризис: явился страшный конкурент в лице керосина, пальмового масла, а потом олеонафтов. Некоторое оживление получилось, благодаря только тому, что выступили на сцену капиталы, которые в жестокое крепостное время хоронились под спудом, но и тут постигла неудача – разыгрались первые банкротства. Особенно характерную картину представляла несостоятельность купца П-ва, к которому в крепостное время мелкий люд сносил свои последние гроши на сохранение, как в банк. Обнаруживать капиталов крепостным, зависимым людям было невозможно, и деньги обыкновенно отдавались “хорошему человеку”. Дело велось “по-божески”, и “хороший человек” П-в пустил по миру сотни людей. Это первое банкротство послужило точно сигналом для целого ряда других, причем даже выработалась такса удовлетворений кредиторов по 17 к. за рубль. Но последующие крахи происходили уже в сплоченной коммерческой среде и скоро получили форму обычной домашней сделки, так что образовалась своего рода круговая, пока эта игра в темную не надоела новым дельцам. Если что сделано было в этот период общего экономического брожения, так это то, что начала устанавливаться хлебная торговля, и Екатеринбург сделался посредником между земледельческой полосой и горнозаводскими округами. Тогда же возникли некоторые новые отрасли промышленности, как основание первой суконной фабрики, добывание хромистого железняка, введение стеаринового производства, устройство первых мельниц и т. д.

XII

Если в шестидесятых годах Екатеринбург переживал тяжелое переходное время, то в семидесятых годах выступил целый ряд положительных реформ. Это время имело вообще чрезвычайно важное, решающее значение и окончательно выяснило физиономию реформированного города – у городов, как и у людей, есть свои физиономии и с очень определенным выражением.
На первом плане мы должны поставить введение нового городового положения, которое для Екатеринбурга, после жестокого горного режима, имело особенное значение, как необходимый залог его будущего развития. Этим актом он вошел в большую семью остальных русских городов. Дореформенная “шестигласная дума”, носившая только жалкий призрак власти, отошла в область предания. Зависимое существование от произвола кучки горного начальства было порвано, и наступила новая эра. Считаем не лишним привести здесь список городских голов Екатеринбурга, начиная с 1802 года: с 1802 года по 1805 городским головой был купец С. Калашников; с 1805 г. по 1817 г. купец П. Федоровых; с 1817 г. по 1820 г. купец Лука Мих. Тарасов; с 1820 г. по 1826 г. Фома Казанцев; с 1826 г. по 1832 г. П. Я. Харитонов; с 1832 г. по 1835 г. Ан. Тер. Рязанов; с 1835 г. по 1838 г. Ал. Вас. Дрозжилов; с 1838 г. по 1841 г. Ан. Тер. Рязанов; с 1841 г. по 1844 г. Яков Мерк. Рязанов; с 1844 г. по 1847 ¹/₂ г. Макс. Ив. Коробков; с 1847 ¹/₂ г. по 1851 г. Викт. Аник. Рязанов; с 1851 г. по 1857 г. Гавр. Фом. Казанцев; с 1857 г. по 1860 г. Ив. Як. Рязанов; с 1860 г. по 1863 г. Зот. Зот. Блохин; с 1863 г. по 1866 г. Мих. Ан. Нуров; с 1866 г. по апрель 1867 г. З. З. Блохин; с апреля 1867 г. по 1869 г. Ив. Ан. Рязанов; с 1869 г. по 1872 г. Вас. Вас. Кривцов.
Первым городским головой преобразованного городского самоуправления был избран бывший горный начальник В. А. Грамматчиков, который оставался городским головой по 1876 год. С 1876 г. по 1880 г. городским головой был Мих. Ан. Нуров; с 1880 г. по 1884 г. В. В. Кривцов, а с 1884 г. по настоящее время И. И. Симанов.
Просматривая этот длинный список имен, мы можем сделать одно замечание, именно, что вплоть до самого введения реформ во главе городского управления находились все старинные, уже знакомые нам по предыдущим главам, фамилии. Все эти Тарасовы, Харитоновы, Казанцевы, Рязановы, Коробковы, Нуровы и Блохины принадлежат к старинным родам, внесшим в жизнь Екатеринбурга характерную окраску московской раскольничьей старины, а потом единоверия на особых условиях. О первых двух головах, Калашникове и Федоровых, мы ничего не можем сказать – эти фамилии неизвестны. Из “новых” людей проскользнули только двое: А. В. Дрозжилов и В. В. Кривцов. Новое самоуправление города началось тоже новым человеком В. А. Грамматчиковым, который, по своему образовательному цензу и предшествовавшей службе, как бы являлся органически связующим звеном между городом и прежним горным миром.
Введение земских учреждений имело для Екатеринбурга значение более широкое и дополняло работу городского самоуправления. Мы не будем здесь входить в подробный разбор того, что сделано совместными усилиями этих двух институтов – на первых порах было так много невидной, черной работы, смысл которой заключался скорее в подготовлении почвы для дальнейшей деятельности. Укажем здесь, между прочим, на характерную черту в деятельности екатеринбургского земства и екатеринбургского городского управления, благодаря которой они с первых шагов своего существования заняли в ряду других учреждений подобного рода особенное место: этим молодым органам пришлось вступить в борьбу с казенным горным ведомством и частными горнозаводчиками. Прежний горный режим, конечно, миновал, но после чего все-таки осталось тяжелое и печальное наследство. Достаточно указать на борьбу земства с заводами из-за обложения – самыми крупными земскими плательщиками являются заводы и стараются всеми силами освободиться от этой повинности, как наглядно показали работы двух съездов горнозаводчиков в Екатеринбурге. Одна из главных статей дохода – золото – до сих пор остается вне земского обложения. Что касается города, то он, в виде наследства после казенного горного дела, получил довольно значительный контингент безземельного рабочего населения, в лице бывших казенных мастеровых, примкнувших к такому же безземельному городскому мещанству. Вопрос о положении этой рабочей массы как для города, так и для земства является одним из самых больных мест, тем более, что остающийся в силе закон, запрещающий на Урале огнедействующие заведения, отрезывает все пути для развития кустарных промыслов. Если своевременно эта роковая статья не будет отменена, она не в далеком будущем народит пролетариат со всеми его последствиями. Плавильная печь в гербе Екатеринбурга является точно насмешкой…
За вычетом неизбежных в каждом новом деле промахов и неудач, мы все-таки видим в деятельности земства и городского управления известные руководящие, общие начала и на первом плане должны поставить заботы о народном образовании. Школьное дело так шагнуло вперед, что уже одно это составляет крупную заслугу земского и городского самоуправления. Среднеучебные заведения тоже зажили совершенно новой жизнью, а екатеринбургская женская гимназия и реальное училище прямо могут называться земскими-городскими. Женская гимназия образовалась из женского училища 1-го разряда, и в 1874 г. в ней было уже 265 учениц. Реальное училище к Екатеринбурге основано уже прямо на инициативе нового городского управления: на призыв города откликнулись земства екатеринбургское, пермское губернское и камышловское. Так что это училище является прекрасным и знаменательным памятником совместной деятельности новых учреждений.
Дополнительной статьей этой плодотворной совместной деятельности явились заботы земства и города о разумной благотворительности, где эти учреждения также пошли рука об руку. Основано было детское убежище, преобразована Александровская богадельня, возник родильный дом и т. д. Конечно, в этом последнем направлении оставалось желать еще многого, но за семидесятыми годами все-таки остается известный почин.
Оживление промышленности и торговли вызвало возникновение, кроме отделения Государственного банка, целых трех кредитных учреждений: Сибирского банка, отделения Волжско-Камского банка и общественного городского. Можно пожалеть, что не было основано тогда же общество взаимного кредита, какое прекрасно уже оперировало в Перми, и что упомянутыми банками удовлетворялась по преимуществу потребность в кредите коммерческом и люди некоммерческие попали в руки тогда же появившихся ссудных касс. Возникшее общество взаимного страхования от огня и общество потребителей не привились до сих пор в таком бойком городе, как Екатеринбург, единственно по неумению публики вести самое простое общественное дело, по известной косности, присущей русскому человеку вообще, и просто по недостатку общественной энергии. Мы опять должны указать на пример Перми, где взаимное страхование от огня и общество потребителей крепнут и развиваются с завидной быстротой.
Обращаясь к разъяснению причин экономического оживления, мы должны привести целый ряд взаимодействующих факторов, общественная ценность которых, к сожалению, не одинакова. К положительным деятелям мы должны отнести прежде всего постройку Уральской горнозаводской железной дороги, вызвавшей длинный ряд последствий: возникновение отпускной торговли хлебом в обширных размерах, сосредоточение грузов в Екатеринбурге, как конечном пункте железной дороги, и т. д. К отрицательным деятелям относятся водка и золото. Трудно сказать, которое из этих двух зол вреднее отзывается на общественной жизни города, но несомненно, что эти разлагающие элементы выступили в семидесятых годах с поразительной силой. Если существующая акцизная система открыла возможность составлять милионы организованной кучке проворных избранников, то устав 1871 г. о частной золотопромышленности растворил настежь двери людям с средним достатком. Екатеринбург, таким образом, сделался столицей уральского золота и зауральской водки. Явились незаконные пути в наживе, скороспелые богачи, а все это повело к деморализации. Водка, как всероссийское зло, даже отступала перед “желтой лихорадкой”; уральское золото, конечно, не велико, особенно по сравнению с сибирским, но лиха беда в том, что это – свое домашнее зло, которое хуже всякой внешней напасти: приливало в Екатеринбург шальное сибирское золото, но оно быстро уплыло, а свое маленькое золото остается. Конечно, само по себе золото тут ни в чем не виновато, но условия его разработки обставлены новым уставом такими формами, что рабочий-старатель остался ни при чем, а весь барыш выпал на долю предпринимателей. На этом уставе всего яснее отразилась исторические путы, какими связана вся наша горная деятельность, а в результате – бессовестная эксплуатация народного труда и герои легкой наживы. Достаточно указать на одних скупщиков заведомо краденого золота, как на законное следствие этого устава. Пока разработка золота не сведется на обыкновенные приемы всякого другого свободного труда, до тех пор золотопромышленность останется, одним из проклятых вопросов, а в частности для Екатеринбурга она больше ста лет служит неиссякаемым источником всяких напастей.
В источниках этой легкой наживы и ее героях мы видим основную причину того печального явления, что собственно общественная жизнь стоит в Екатеринбурге на слишком низком уровне и можно сказать, что она даже отсутствует в том смысле, как ее принято понимать. Общество живет отдельными кучками, разрозненное противоположностью интересов и стремлений, а зачатки общественности быстро разрушались вторжением разных случайных людей, вносивших с собою антиобщественные элементы. В самом деле, на наших глазах проходит самая пестрая смесь постепенных наслоений: притихшие горные инженеры сменились золотопромышленниками “нового чекана”, потом явились железнодорожники, адвокаты, банковские дельцы и т. д. Екатеринбург сделался центром крупной картежной игры, диких денег и прожигания жизни.
Этот беглый обзор всего, что было сделано в Екатеринбурге в семидесятых годах, показывает ясно кипучую деятельность наступавшего нового периода. Открытие новых судов служит как бы завершением происходивших в основе всей жизни реформ. Полная экономических противоречий бойкая жизнь Зауралья, горнозаводских округов и такого центрального пункта, каким Екатеринбург неизменно оставался при всяких положениях, создавала громадную массу криминального материала, и гласный суд являлся не только карающей силой, но, главным образом, проводником упорядоченных форм жизни и коррективом ее отрицательных сторон. Воспитательное значение нового суда вне всякого сомнения, и оно особенно дорого для далекой восточной украйны, жизнь которой еще так недавно вырвалась из железных пут недалекого прошлого и, как всякое переходное состояние, выкинула на поверхность целый ряд ненормальных явлений.
В 1876 году через Екатеринбург проезжала экспедиция известного ученого А. Брема. Приводим здесь отзыв члена экспедиции д-ра Финша о наружном виде города: “К 2 часам увидали мы с последнего перевала Екатеринбург. Широко раскинутый, как и все сибирские города, он производил своими зелеными крышами и шестью стройными церквами весьма приятное впечатление, которое остается и по въезде в него. Особенно хороша та часть города, где разливается, наподобие большого озера, р. Исеть, протекающая весь город. Здесь виден островок (?) с различными увеселительными местами, который летом (экспедиция направлялась в Западную Сибирь по последнему зимнему пути) должен иметь прелестный вид, как и вообще вся окрестность”. Насмотревшись на города Западной Сибири, автор делает такое заключение: “Екатеринбург один из лучших сибирских городов, виденных нами; ряды красивых домов, базар и прекрасные церкви имеют почти величественный вид. К сожалению, улицы его находятся в ужасном состоянии… Это была не просто испорченные мостовые, но все улицы и площади были покрыты сплошной массой грязи. Эта масса походила на асфальт, который, казалось, должен отвердеть с минуты на минуту (экспедиция возвращалась в октябре), но не твердел, и извозчики развозили своих пассажиров, забрасывая их грязью, в которую колеса уходили но ступицу. Несмотря на то, что под руками имеются отличные ломки гранита, горожане привезли лишь несколько тротуарных плит и камней для исправления улицы, но не принимались за дело, как бы не надеясь достигнуть желанной цели. А между тем, придется же приняться за это и даже с энергией, потому что необходима не только поправка, но нужно сделать все заново. Или почва, на которой построен город, содержит в себе много золота, и хотят сделать эти сокровища более недоступными?”
Закончим наш обзор этого времени основанием в Екатеринбурге первого местного печатного органа в лице “Екатеринбургской недели”, которая, как первая ласточка, хотя и не сделала весны, но все-таки внесла в жизнь Урала известную долю гласности. Вместо одной типографии, существовавшей при горном правлении, появился целый ряд частных типографий: Мерной и Краевой, Белобородова, Полкова и т. д. Возникло также несколько частных библиотек, хотя первая частная библиотека П. А. Наумова основана была еще в шестидесятых годах. В этом ряду благих начинаний более важное значение имело основанное в начале семидесятых годов Уральское общество любителей естествознания, сгруппировавшее около себя небольшой кружок разрозненных провинциальных научных сил. Были попытки основать отделения других обществ, как технического и содействия торговле и промышленности, но эти попытки закончились печально: возникавшие общества так и погибли в непосильной борьбе с равнодушием собственных членов. Отсюда прямое заключение, что Уральское общество любителей естествознания, отстоявшее свое существование среди всяких невзгод и злоключений, заслуживает особенного внимания. Считаем своим долгом заметить, что как учреждение этого общества, так и дальнейшее его существование обязано главным образом неиссякаемой энергии его секретаря О. Е. Клера, который вложил в это дело всю свою душу. Из других деятелей видное место занимал наш уральский ученый Н. К. Чупин, посвятивший всю свою жизнь изучению Урала, а потом молодой ученый-археолог М. В. Малахов, который являлся как бы созданием общества.
Знаменитый географ Э. Роклю в своем классическом труде “Земля и люди” очень сочувственно отзывается, об Уральском обществе любителей естествознания, “которое издает интересный сборник, содержащий статьи на русском и даже на французском языке по геологии, зоологии, ботанике и этнографии уральских стран”. О Екатеринбурге Реклю говорит следующее: “Екатеринбург, лежащий у восточного основания Уральских гор (порог которых, впрочем, находится всего только на 656 футов выше местоположения этого города), не пользуется такими же временными выгодами, как Тюмень, для речного судоходства; но он поставлен в столь же благоприятные условия в отношении сухопутных сообщений и покамест (до устройства сибирского рельсового пути) составляет конечный пункт железных дорог из Европы в Азию; он занимает центральное положение между двумя горнозаводскими областями, между Северным и Южным Уралом… Екатеринбург, который величается тем, что он еще европейский город, есть один из красивейших городов России. Он расположен наклонно, на отлогой покатости, спускающейся к берегу р. Исети, которая в этом месте расширяется и образует судоходное озеро, окруженное деревьями. Высокие каменные белые дома с зелеными крышами из листового железа, похожего на плиты малахита, поднимаются над живописными деревянными домами, и над всей массой строений господствуют колокольни и позолоченные куполы церквей; вдали на горизонте виднеются волнообразные очертания Уральских гор. Промышленность этой азиатской столицы, резиденции горнозаводских властей, составляющих своего рода правительство (главное управление уральских горных заводов), зависит, как и прежде, от богатств, заключающихся в недрах земли. Екатеринбургская гранильная фабрика пользуется большой известностью”.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Восьмидесятые годы являются заключительной главой нашего очерка, и поэтому мы считаем не лишним прежде всего сказать несколько слов о наружном виде города. Из приведенных выше отзывов различных путешественников мы уже видели, что Екатеринбург единогласно признан красивым городом и что он резко отличается как от “расейских” городов, так и от сибирских. Д-р Финш подметил характерную особенность внешнего вида, именно, что город раскинулся широко, как и другие сибирские города – это коренное отличие от прижавшихся “расейских” городов, где все постройки сбиваются в одну кучу. Чувствуется известный размах, как признак молодой, нарастающей силы. Нам остается к замечанию немецкого доктора прибавить от себя, что если Екатеринбург подкупает издали своей широкой панорамой, то вблизи он много теряет, теряет именно потому, что недостает центра, как во всех других “расейских” и сибирских городах. Нет даже неизбежной “московской” улицы, как остроумно заметил один корреспондент. В самом деле, если смотреть на город в летний ясный день с вокзала железной дороги или с въезда по упраздненному московскому тракту, картина представляется замечательная: на западе волнистой линией отступает синеватая дымка Урала, р. Исеть разливается широким плесом, а берега усыпаны массой построек. Получается самое пестрое впечатление, и глаз напрасно ищет центра. Широко расставленные церкви раздвигают поле зрения на несколько верст. Всматриваясь внимательно в эту пеструю картину, вы невольно приходите к заключению, что это даже не город в собственном смысле слова, а соединение нескольких городов. Так оно и есть в действительности, а картинный беспорядок построек служит только живой иллюстрацией последовательных исторических наслоений: вот четырехугольник бывшей крепости, к югу от нее “заимка” бывших сальников, отдельную высоту занимают палаты заводчиков, на торговой стороне крепко осело гнездо офеней, слобода Мелькова – отдельный мещанский городов и т. д. Другой яркой особенностью Екатеринбурга служит то, что на него со всех сторон надвигаются пригородные селения, как Уктус, Шарташ и особенно Верх-Исетский завод. Ряд заимок, дач, мельниц и заводов составляют отдельные звенья одной живой цепи, которая тянется на десятки верст по течению р. Исети. Не нужно особенной проницательности, чтобы сказать, что вся эта широко раскинувшаяся селитьба составляет одно органическое целое и что центром служит Екатеринбург в eго настоящем виде. Не только обыкновенные русские города, но и наши столицы как-то сразу обрываются: выехал за город, и сейчас пошла писать на сотни верст настоящая деревенская глушь. Это – признак искусственно созданных административных центров, и Екатеринбург в этом случае представляет редкое исключение, являясь действительно “живым узлом” целой области. Вот в чем, по нашему мнению, заключается характерная особенность физиономии Екатеринбурга как города.
Мы не будем вдаваться в подробности настоящего Екатеринбурга – это выходит уже из рамок нашего исторического очерка… Ограничимся только кратким перечислением того, что выдалось за эти годы.
К открытию выставки Екатеринбург имел уже три газеты: кроме упомянутой выше “Екатеринбургской недели”, основаны были в восьмидесятых годах “Екатеринбургские епархиальные ведомости” и “Деловой корреспондент”. Екатеринбургское земство организовало свою новую статистику по новому типу, что, без сомнения, в недалеком будущем даст богатые и единственные материалы для изучения нашего благословенного Зауралья. Весной 1887 г. произведена однодневная перепись Екатеринбурга. Открыт нищенский комитет и предвидится открытие воспитательного дома на средства, пожертвованные купцом С. Петровым. Увеличилось число библиотек, открылось несколько новых типографий; появилась первая литография; недостает только публичной библиотеки и большого книжного магазина. Возникли два артистических кружка: музыкальный кружок и общество любителей драматического искусства. Даже организовалось общество охотников, устав которого уже утвержден.
Образование самостоятельной екатеринбургской епархии в 1887 году служит предвозвестником имеющей открыться екатеринбургской губернии,– последнее, без сомнения, составляет только вопрос времени. Что касается преобразования Екатеринбурга в губернский город, то едва ли собственно город много выиграет от этого, а что он потеряет свою настоящую, характерную физиономию – это несомненно. Образование нового административного центра имеет значение для администрации, а собственно Екатеринбург получит только чиновничью окраску, какой не имел до сих пор. Для города, по нашему мнению, будет иметь более значения разрешение таких вопросов, как направление строящейся Самаро-Уфимской железной дороги, выяснение права на недра земли, изменение некоторых статей горного устава, определение юридического состава посессионного владения, надел землей заводского населения, основание в Екатеринбурге горной академии и технических школ, организация кредита для мелких производителей и т. д.
Считаем своим долгом подробнее остановить внимание читателя на Сибирско-Уральской научно-промышленной выставке 1887 г., которая для Урала является как бы юбилеем первой четверти свободного века, а для Екатеринбурга, в частности, служила прекрасным подтверждением его центрального положения и открыла в будущем широкую перспективу.
Эта выставка сама по себе представляет в высшей степени знаменательное явление, как первая в таких больших размерах выставка, возникшая по почину маленького провинциального ученого общества и, наконец, как выставка, осуществившаяся сравнительно на ничтожные средства. Здесь все характерно… Нас могут заподозрить в излишнем патриотизме, поэтому всего удобнее привести мнение лица постороннего, компетентность которого в этом деле не требует подтверждения. Именно, в специальной статье о Сибирско-Уральской выставке профессор Московского университета Д. Н. Анучин говорит следующее: “Подводя итоги, мы не должны забывать, что выставка была задумана и устроена бедным средствами и силами “Обществом любителей”, которому приходилось бороться со многими неблагоприятными условиями для ее осуществления; что это был первый опыт подобного рода за Уралом,– опыт, сравнительно, грандиозный и который; по самой обширности своего плана, не мог не обойтись без недостатков и пробелов; что задача выставки содействовать ознакомлению русского общества с Уралом и. Сибирью и созданию в Екатеринбурге настоящего научно-промышленного музея была задачей прекрасной и своевременной; что, наконец, это было одно из первых общественных предприятий, внесших жизнь и движение в Приуралье, соединив различные сословия и классы общества в работе для общей цели, заставивших оглянуться на себя и оценить свое хорошее и свое дурное, свои богатства и свою бедность. Приняв все это во внимание, нельзя не поблагодарить “Общество любителей” за его смелый почин и за его удачный опыт. Уральское общество может смело сказать: мы сделали, что могли”.
Мысль о выставке зародилась в среде членов Уральского общества любителей естествознания и большинством уральской публики была принята, как несбыточная и даже забавная мечта. Успеху дела много помешало самое название “сибирско-уральская”, потому что этим был задет патриотизм коренных сибиряков. Проницательным людям нетрудно было предсказать выставке полный крах. Но энергичное участие, которое принял в выставке новый пермский губернатор В. В. Лукошков, сразу подняло фонды. Работа закипела, и к назначенному сроку все было кончено. Конечно, горнозаводский отдел вышел лучше других, что и должно было быть – за горнозаводчиками стояло все: громадные средства, благодарный выбор экспонатов и известная выставочная опытность. Но в то же время, уже совсем неожиданно, выдвинулись такие забвенные отделы, как учебный и кустарный. Деятельность городского и земского самоуправления здесь заслужила справедливое удивление всех беспристрастных людей, и если всегда можно и следует желать лучшего, то это не должно мешать делать справедливую оценку настоящему. Особенно привлекала к себе внимание постановка школьного дела. Кустарный отдел раскрыл наглядно другую сторону нашей уральской жизни, именно то, чего нам недостает. Эта отрицательная роль отнюдь не умаляет положительных заслуг кустарного отдела, а только указывает пути, по которым должна быть направлена общественная самодеятельность. Крупное горнозаводское дело с самого основания поставлено на таких льготных условиях, что было бы смешно говорить о каких-нибудь новых мерах к его дальнейшему развитию. В данном случае, оно важно для нас в том отношении, что оборотной стороной этой медали служат кустарные промыслы, этот темный мир маленьких, не субсидированных предпринимателей. По нашему мнению, для Урала вопрос о кустарных промыслах является делом первой важности, потому что именно здесь кустарное производство имеет самую законную и прочную почву для своего развитая и процветания. Баснословные богатства края представляют для этого все средства, к можно только удивляться тому упорному противодействию, которое идет навстречу кустарям со стороны крупного горнозаводского дела. Естественнее было бы видеть обратное явление, именно, поощрение крупными заводчиками кустарной промышленности, особенно металлической, потому что в лице кустарей заводчики имели бы на месте потребителей своих продуктов, а теперь вынуждены везти свое железо нижегородским кустарям. Мы еще раз наталкиваемся здесь на роковой закон, запрещающий на Урале огнедействующие заведения, благодаря которому каждый гвоздь, экспонировавшийся в кустарном отделе, являлся контрабандой, и благодаря ему же в Екатеринбурге, в центре уральского железа, мы вынуждены покупать стальные и железные изделия Бирмингама, Шеффильда, Золингена и, всякой другой заграницы. Мы остановились на этом вопросе с особенной подробностью потому, что, по нашему глубокому убеждению, именно Екатеринбург должен служить крупным кустарным центром – в этом его будущее, и мы искренно верим в такое будущее.
Мы заканчиваем нашу статью тем, с чего начали, именно той картиной, которую рисовал в своем воображении “зачатель” Екатеринбурга, первый русский историк В. Н. Татищев: знание и свободный труд должны идти рука об руку,– в этом залог всякого успеха. Формы – дело известного времени, а знание и труд – единственные двигатели всяких форм. Пожелаем же Екатеринбургу движения вперед в этом единственном направления, чтобы он сделался действительно сердцем неистощимых сокровищ Урала.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Приводим здесь список источников, которыми мы пользовались для настоящей статьи: Записки путешествия Фалька, изд. 1824 г.; Записки путешествия академика Лепехина, изд. 1882 г., Хозяйственное описание Пермской губернии, Н. Попов, изд. 1813 г.; О золоте и серебре, Н. Тарасенко-Отрешков, 1856 г.; Путешествие Аткинсона; Колонизация Пермской губернии, Н. Колюпанов (“Беседа”, 1871 г.); Материалы для географии и статистики России (Пермская губерния), X. Мозелъ, 1864 г.; Обозрение пермского раскола, арх. Палладий, 1863 г.; Путешествие по Уралу Гумбольдта, 1874 г.; Историческое обозрение Сибири, П. Словцов, 1886 г.; Великопермская и пермская епархия, прот. Е. Попов, 1879 г.; от Зауралья до Закавказья, Е. Вердеревский, 1857 г.; Сборник статей, Н. Чупин, т. 1, 1882 г.; Материалы для описания развития народного образования в Пермской губернии, В. Н Шишонко, 1879 г.; Уральское горное хозяйство, В. Безобразов, 1869 г.; Путешествие в Западную Сибирь д-ра Финша и А. Брема; Сибирско-Уральская научно-промышленная выставка в Екатеринбурге, брошюра проф. Д. Н. Анучина, 1887 г.; Свод законов, т. VII, изд. 1857 г.; “Русский Архив”; “Русская Старина”; “Горный журнал” и пр. Считаем своим долгом выразить признательность тем лицам, которые делились с нами своими воспоминаниями о екатеринбургской старине. (Примеч. авт.)