Переезд через Урал по дороге, которая достоинством своим нисколько не уступит нашему московскому шоссе, переезд этот был совершён местностью, которая заставляла забывать возгласы о величественной красоте швейцарской природы. Если иногда и случалось думать об этом предмете, то какое-то невольное чувство говорило, что серьёзный с вида русский крестьянин, чисто и опрятно одетый, молодцеватее и умнее любого Немца; что белокурая или черноглазая Кержачка, радушно услуживающая путнику, всем по возможности, красивее рыженькой Немочки Рейна; что само солнышко русское, пригревающее благотворными своими лучами русские нивы, светит, должно быть, отраднее, чем то, которое, светит надутому своею кропотливостью Германцу; что, наконец, необъятные русские леса с их вековыми кедрами, соснами, с медведями и соболями, как-то больше и понятнее говорят русской душе, чем все эти сады и рощицы, в которых рука учёного садовника изнасиловал природу и всё живое подчинило бестолковым формальностям и стеснительным, без нужды, условиям.
Но оставим в стороне великолепие природы, не станем обращать внимание на чудные виды в горах уральских: житье-бытье здешнего населения представляет многие весьма утешительные стороны. Въезжайте в любое селение, войдите в любую избу и вы нигде не найдёте домохозяина, который с угрюмой физиономией, с понурой головой, безмолвно стоял бы перед вами. Вас встретит и дружески станет приветствовать здоровый, плотный мужчина с весёлым лицом; он сам сядет тут же с вами и заведёт умные речи о том, что только входит в сферу его обычной деятельности. И это же самое вы найдёте по всему пути через Сибирь. Каждый дом свидетельствует о довольстве и зажиточности; каждое селение свидетельствует о порядке и благочестии; на заводах встретите не в одних управляющих из заезжих Англичан или Русских отставных чиновников, но и в тех лицах, которые принадлежат к собственно так называемому сословию заводских людей. В селениях везде встретишь сельские пожарные команды.. Железные дороги на Урале давно не новость; конечно, они не предназначены для перевозки пассажиров, а только для доставки грузов руды, и без паровых машин, но применение их к делу в Сибири было сделано гораздо прежде, чем подумали об этом в Великороссии. Как давно существуют железные дороги на Урале, я утвердительно сказать не могу, но знаю наверное, что в 1821 году небольшая чугунная дорога существовала уже в далёком Алтае, в Колыванской области; протяжение её было невелико, всего от Змеиногорского рудника до завода этого же имени почти две версты. Работы производились в течение пяти лет, с 1816 года и каждая верста обошлась в 6000 рублей ассигнациями. Такие же дороги есть и в самом Екатеринбурге, и близ Екатеринбурга на кабинетских берёзовских золотопромывательных фабриках, где механические усовершенствования оставляют далеко позади за собою те устройства, которые существуют на частных сибирских золотых приисках.
С Урала и далее в глубь Сибири начинаются расспросы и разговоры о золоте, о новых открытиях
в золотопромышленности, о новых подвигах разных громогласных золотых компаний.
Переступив Урал и спустившись уже на восточные его склоны, мы подъехали к Екатеринбургу.
- Куда же ты меня привезёшь, ямщик?
- Куда захотите сами: по золотому с рыла с обедом на день давать могите - так мы вас к Тальянцу Фрати, а коли по золотому в неделю с едой и ужином, со всеми харчами - так на постоялый, к христианским людям; я вас приставлю к красавоньке дворничихе. А не то - есть кондитерская с нумерами, там всё чистый народ из Питера стоит; хозяин чиновник; останетесь довольны.
- Ну, вези к этому.
Комнаты, занятые мною, были с балконом и выходили на бульвар, который от сюда тянется до самой заставы и в летние вечера доставляет жителям весьма приятное место для прогулки.
В это время, в Екатеринбурге не было ни холеры, ни других повальных болезней; но город не менее того находился в тревожном состоянии, от разных слухов о пожарах, заставлявших жителей как можно осмотрительнее наблюдать за своим хозяйством.
Поддавшись тому же влиянию и притом имея при себе порядочно толстый портфель чужих кредитных билетов, я считал себя во все не в завидном положении.
- Что, был у вас пожар? - спросил я прислужника гостиницы.
- Нет ещё-с; пока нас Бог миловал.
- Ведь у вас, и чай, пожарная команда надёжная?
- Надёжная-то надёжная-с, да нам-то оттого не легче, хоть и знаешь, что пожар отстоят.
В Екатеринбурге и окрестностях есть несколько пожарных команд разных управлений: одна городская, на общепринятом во всех городах основании; другая, более подходящая к столичным усовершенствованиям - это пожарные кабинетские, при гранильной и шлифовальной фабриках, стоимость которых, при кладовых, наполненных драгоценностями, неоценима; третья, наконец, пожарная команда принадлежит к соседнему с Екатеринбургом, верстах в двух-трёх, частному Верх Исетскому заводу господина Яковлева.
Располагаясь на ночь, мой лакей запасся новенькой коробочкой спичек местного произведения с толстыми зелёными головками; в комнате на всякий случай поставил он полное ведро воды, а мою шкатулку с деньгами положил себе в изголовье.
- Смотри же Никита - говорил я ему, - не проспи пожара; я устал сегодня, и меня ничем не разбудить; а ты, кажется, очень чуток.
- Да уж будьте покойны, сударь: я-ль не молодец на разные этакие?...
Скоро всё погрузилось в глубокий сон... по посреди ночи, в страшной темноте, робкие стоны раздались в моей комнате.
- Батюшка!... отец родной!... горит!... беда!... так и пышет. Убежим скорей.
- Кто тут? - спросил я, немного очнувшись.
- Отец родной! вставайте, горим... посмотрите - кругом огонь!... Уйдёмте!
Я узнал голос Никиты и вскочил с постели. Из окон по одну сторону дома - зги было не видать, из противоположных - пред нами огромное зарево пожара. Говор народа по улице, стук барабанов, перемешанный с трещотками пожарных и тихим звоном набата. Производили потрясающее влияние. Опасность была ближе, чем мы полагали: скоро мы в собственных комнатах почувствовали запах серного дыма, а в передней комнате на нас хлынули
целые волны воды.
Переполох постиг нас неожиданно и невзначай: и господин и лакей были ошеломлены и спросонья и со страха, но это всё таки не помешало мне засветить свечу.
- Где свеча, Никита?
- Не знаю батюшка, уж с полчаса ищу, отыскать не могу. - отвечал он, суя мне в руки
коробку со спичками.
Я сначала и не заметил, что спичек было немного, на донышке; "шоркнул" одну - только щёлкнуло, бросил, дёрнул другую - только запахло, но свету не дало, бросил; взял третью - та переломилась, бросил - давай четвёртую - но она вспыхнула и тут же потухла; опять бросил. Второпях я перебрал их до полусотни, но всё огня не добыл.
Чад и серный запах увеличивался; в комнате стало удушливо; темнота мешала исправить туалет в порядке, чтоб прилично выйти на улицу; вдруг Никита разревелся как ребёнок, объявив, что шкатулка с деньгами пропала... Этого только недоставало!
Зарево усилилось; колокола гудели; барабаны или; трещотки трещали...
Лужи воды быстро распространялись по всем комнатам; я вспомнил про заветные петербургские спички в сигарочнице и в одно мгновение вся комната озарилась светом стеариновой свечи с местного завода. В другой комнате открыли форточку, чтоб освежить воздух и тут только нашли решение задачи: чад был от целой коробки спичек, недающих, кроме запаха, ничего; волны воды действительно обдали нас из опрокинутого Никитой полного ведра; а шкатулка с деньгами стояла, как живая, на столе перед диваном.
На улице тоже всё смолкло; мы вышли на бульвар и встретили бегущих и скачущих городских пожарных; но вскоре узнали, что ночью загорелся - было какой-то домишко у пруда, но яковлевская команда давно прекратила пожар и уехала домой...
Много после этого смеялись мы над собственною прыткостью, только не вовремя, и не там, где нужно владеть собой.
Так прошло и всё лето и осень для Екатеринбурга: пожаров не было.
В Екатеринбурге особенное внимание привлекают монетный двор и гранильная и шлифовальная
фабрики. У на в России, кажется, только три знаменитости этого рода, три гранильные фабрики, одна Петергофская, другая Екатеринбургская, третья Колывановская; они занимаются обделкой и артистической обработкой драгоценных и разноцветных камней, и находятся в ведении Кабинета Его Императорского Величества.
Всё, что есь драгоценного по части горных пород в Императорских дворцах, Эрмитаже, хранилищах и кладовых, всё это изделие русских артистов и русских художников. Вазы, урны, чаши, камеи, всё это произведение и русской природы, и русского ума, и русской руки. Кому известны гигантские чаши, вырезанные из одного куска камня, выделанные в колывановском заводе и в Екатеринбурге в течение нынешнего столетия: каждая из них составляет восьмое чудо и превосходит своею громадностью и художественностью всё, о чём трубят нам в чужих краях. Камеи екатеринбургской работы ни в чём не уступают римским камеям. И в этом отношении, конечно, первенство надобно отдать Екатеринбургу: этот город заселён артистами и художниками. Малейшая работа их чужда ремесленной; каждый камешек, каждая серёжка,
каждая мозаика говорит, что над ними трудилась рука вдохновенного, сочувствующего изящному художника.
По общему понятию большинства, художества только и можно найти, что в Петербурге в Академии Художеств, да в Италии на каждом перекрёстке; толпе неизвестны доморощенные артисты из Сибири: оно и не удивительно. У нас в версте от Петербурга, есть целая колония артистов подобного рода, а многие ли о них знают. Не исчисляя много, укажем только на кабинетский же Фарфоровый завод: сколько только в одном этом заведении можно насчитать истинных артистов. На Стеклянном заводе - то же самое; на Шпалерной мануфактуре, где в недавнее время прекращено производство гобеленовских изделий, есть также работы, которые стоят несравненно выше ремёсел. Наконец в Петергофе, где перебывал целый Петербург неоднократно, многим ли знакомы филограновые работы на тамошней фабрике.
В Екатеринбурге приобрёл я между прочими вещами большую топазовую печать и заказал вырезать на ней герб одного петербургского знакомого. За печать взяли с меня, кажется, десять, да за вырезку пятнадцать рублей серебром. Работу, подобную екатеринбургской, я видел в
Петербурге, но не на камне, а на стали у покойного Мозжечкова, известного художника. Вместе с этим приобрёл я необделанный кусок топаза и пару прелестных чаш из белого мрамора и за всё это заплатил рублей десять серебром. По возвращении в Петербург, мне захотелось сделать копии с приобретённых вещей; нашёл артиста - мраморщика Итальянца где-то в Гороховой и резчика на камнях неизвестной нации, но зато на Невском проспекте. Итальянец с Гороховой изъявил согласие сделать пару подобных чаш за 60 рублей серебром, предупредив, однако, что "так чисто нету"; резчик за обделку топаза запросил 25 рублей серебром, да за вырезку герба 75 рублей серебром. Но ни тот, ни другой не хотели поверить, чтоб показанные мною вещи работали русские мужички, заводские мастеровые, почти одних прав состояния с крестьянами.
В общей сфере провинциальных городов у нас повсюду утешение в жизни, после дневных трудов - карты; "король-валет-семь-пять", "играю", "ренонс", "леве", "угол", "пароли", - вот обычные фразы обыкновенной семейной компании по вечерам. В Екатеринбурге не то: там можно прислушаться здравых понятий о политической экономии, там сумеют передать новейшее изобретение какого-нибудь французского учёного, там образуются даже партии литературные, одни стоят за "Современник", другие не допускают, чтобы мог существовать журнал умнее "Библиотеки", третьим нравятся "Отечественные записки", Но дело в том, что в большинстве читателей заметно рвение прочесть прежде всего отдел наук и художеств, а это, сколько известно, очень хороший масштаб для измерения степени образования данного лица.
В недавнее время мы получили письмо от одного из наших екатеринбургских знакомцев, прямого русского купца, с бородой и с мильйонами. Заимствуем из этого письма следующие строки, чтоб передать по возможности свежие новости о современной общественной жизни Екатеринбурга и этим закончить нашу заметку. Письмо написано от 21 января 1849 года.
"Что вам написать о нашем Екатеринбурге? Он всё тот же. Холера, перешагнув через Урал, посетила и нас; многих знакомых проводили мы в последний приют - могилу; в числе их и ветеран времён суворовских ... сложил свою головушку. В октябре опасность прошла и всё
приняло прежний вид.
Нынешний зимний сезон у нас замечателен усиленным набегом артистов разных искусств, акробатов, вольтижеров и проч., и проч., и проч., так что не дают перевести духа. Таковое нашествие на наши карманы производит большое опустошение в оных. Чего у нас здесь нет? Христиани - виолончелистка, Пуччи - пианист, Гверра - вольтижер, Калабрийцы - музыканты, панорама, косморама, акробаты, фокусники ученики Боско... не говорю уже о театре, который не прерывает своих представлений. Пожалейте о нас, без защиты остающихся против такого натиска иноплеменников! На днях всё это едет пожинать лавры и загребать русские деньги по всей Сибири, до Иркутска, даже до Кяхты.
Зима у нас нынче самая здоровая, русская: в декабре были постоянные морозы; часто доходило до -35° Реомюра (
1 °R = 1,25 °C), чего давно здесь не бывало..."
(из книги "Заметки на пути из Петербурга в Барнаул П. Небольсина)
1850 год
Император Всероссийский Николай I придавал большое значение знакомству сына, цесаревича Александра, с регионами страны. в 1837 году в возрасте 21 года Александр совершил путешествие по России и побывал в 29 губерниях.
